Мемуары непрожитой жизни

В-третьих… даже не знаю, что в-третьих, потому что нам попадались такие продукты западной цивилизации, о которых мы даже слыхом не слыхивали. Например, однажды мы нашли в коробке жидкость для мытья посуды. Об этом тогда никто ничего не знал, потому что посуду мыли также хозяйственным мылом (ни в коем случае не туалетным, а то запах останется!). Две бутылки мы растягивали как могли: разводили в алюминиевом тазу и, помыв посуду, оставляли мыльную воду на следующий раз.

Американцы всегда укладывали в посылки шоколад и шикарные шерстяные армейские одеяла. Теперь, когда я еду поездами с ночевкой, я всегда вспоминаю эти одеяла, потому что в поездах выдают примерно такие же.

Немцы и финны обязательно клали в посылки большие металлические банки с сухим молоком и яичным порошком, так что, имея муку в наволочках, можно было спокойно делать порошковые блины. Особой любовью у нас пользовался так называемый «Ланчемет». Как на самом деле назывались эти консервы, я не помню, но мы их называли именно так. Сейчас они куда-то пропали, я их уже много лет не вижу в продаже, но тогда они казались нам настоящим деликатесом, потому что по вкусу это была настоящая ветчина, которую в СССР ели только по праздникам.

Дядю Сережу, ответственного за стирку пеленок, очень раздражал заграничный стиральный порошок. Он совершенно не пенился, потому что это был порошок для автоматических стиральных машин, выпуск которых как раз наладили на Западе ведущие мировые производители. У нас была стиральная машина активаторного типа, сейчас такие уже мало кто использует. В ней был барабан для стирки и центрифуга для отжимания белья. Технология стирки была такой: сначала в барабан наливалась горячая вода, которую к тому времени нам уже провели, потом туда натиралось на терке хозяйственной мыло, потому что знаменитые советские порошки «Лоск» и «Лотос» совершенно пропали из продажи, а проклятый импортный порошок «совсем не мылился», и затем барабан включался на прокрутку. Белье из него доставалось и полоскалось в раковине в проточной воде; когда все белье было выстирано, его нужно было аккуратно по кругу разложить в центрифуге и включить ее на отжим. Этим дядя Сережа занимался после работы.

Излишки продуктов западной цивилизации, особенно зловредный стиральный порошок, мы обменивали, например, на мясо и считались очень благополучной в плане питания многодетной семьей.

На Боровой

Наше с бабкой Ниной новое жилище было лучше прежней коммуналки во всех отношениях. Мы поселились на втором этаже опять же дореволюционного дома в большой светлой комнате с южными солнечными окнами. У нас было немного пустовато, и не хватало мебели, но бабка Нина говорила, что это не страшно. Наш новый дом – бывший доходный дом помещика Михайлова на Боровой улице. Доходный дом – это дом, в котором квартиры сдавались в аренду, поэтому они такие небольшие, по две-три комнаты. Коридор, не в пример прежней квартире, был очень короткий, оклеенный обоями, и от этого вид у него был какой-то домашний. А в маминой коммуналке коридор красили до середины темно-зеленой масляной краской, а от середины к высокому потолку белили, и складывалось впечатление, что ты находишься в каком-то казенном заведении. Бабка Нина всегда так и говорила: «Казенное заведение», подразумевая, скорее всего, тюрьму. Самое удивительное, что в нашем новом жилище совсем не было тараканов и клопов. Зато были очень уютные соседи – Михаил Иванович и тетя Галя.

Михаилу Ивановичу было больше девяноста лет, он был старше бабки Люси. Я таких старых людей еще не видела. Тетя Галя работала у него сиделкой, её наняли родственники. На самом деле она жила в соседней парадной в отдельной квартире со своей дочерью и внучкой, а к нам приходила с самого утра вести хозяйство нашего соседа. Михаил Иванович занимал крайнюю узкую комнату с одним окном. В его комнате буйно росли комнатные цветы, на окнах стояли настоящие символы советского цветоводства – алоэ, а в углу возвышался памятник мещанству – высоченный фикус.

До выхода на пенсию наш сосед работал фотокорреспондентом и на момент моего переезда привычного занятия не оставил. Вся его комната была завалена фотографиями, негативами, огромными фотоаппаратами на штативах. В коридоре был отгорожен темный угол, где Михаил Иванович проявлял фотопленки, и мне строго-настрого запретили туда лезть, потому что там были реактивы. А когда из щелей досок коридорной каморки пробивался красный свет, входить и вовсе было запрещено, потому что в это время там шла проявка фотографий.

Михаил Иванович любил поговорить о своей жизни. Поговорить-то особенно было не с кем, но в моем лице нашелся благодарный слушатель. Вместе с соседом мы с удовольствием перебирали старые фотографии и вырезки из газет.