Мэри Вентура и «Девятое королевство»

Но так думали далеко не все. Хэмиш открыл дверь. В ту прежнюю комнату. Никто не взглянул в ее сторону: все отвернулись, отвели взгляды. Тихие звуки рояля не мешали разговору. Теперь все много смеялись. Рядом с роялем сгорбившийся Леонард приложил к левой щеке белый платок. Высокая бледная Долорес-Шерил-Айрис с веснушками, как у тигровой лилии, наклонилась, чтобы помочь ему вытереть кровь. «Это сделала я», – сказала Доди в глухое пространство. Но обязательство встало на пути, ухмыляясь. Обязательства. И за неделю не смыть это. Доди Вентура. Запомни меня, запомни это.

Благодаря Хэмишу, охранявшему ее и нисколько не злившемуся, она дошла до двери, и никто не бросил в нее камень. Уходить не хотелось, но она вышла. Спускаясь вниз по узкой, угловатой лестнице, увидела лицо Адель в сиянии белокурых волос: та поднималась навстречу, открытая, искренняя и недосягаемая, как водяная лилия, ослепляющая своей белизной; для чистого – все чисто. Всегда в окружении мужчин, она тем не менее хранила девственность, и даже вид ее вызывал чувство вины, какое может вызвать разве что тихое присутствие монахини. Ее поддерживал Освальд, а следом тащился высокий, неуклюжий и мрачный Атертон. Освальд, с низким покатым лбом неандертальца и лоснящимися волосами, зачесанными на одну сторону, чтобы скрыть этот изъян, пристально смотрел на Доди сквозь очки в черепаховой оправе.

– Доди, расскажи нам вкратце, что произошло.

Она ясно представила себе, как через несколько минут эти трое войдут в комнату, где все обсуждают произошедшее, излагая разные версии и варианты ее поступка, который уже завтра будет выделять ее среди сокурсников и местных жителей, как коричневый шрам на щеке. Матери будут останавливаться на Маркет-Хилл и говорить детям: «Вон та девушка, которая укусила молодого человека. Он умер на следующий день». Собаки лают, ветер носит.

– То же, что и на прошлой неделе. – Голос Доди звучал глухо, словно со дна заросшего травой колодца.

Адель продолжала улыбаться своей возвышенной, доброй улыбкой. Ведь за дверями комнаты ее не ждали неожиданности, посланные звездами, там были только ее близкие друзья – и особенно близкий друг Ларсон. Он ей все и расскажет, а потом не позволит забыть, сообщая все новые подробности, так что эта история будет менять краски, как хамелеон на грязной, мрачной территории.

Прислонившись к стене, Доди пропустила Адель, Освальда и Атертона; они прошли мимо нее в комнату, которую она только что покинула, туда, где остались красная отметина от ее зубов и обязательства Леонарда.

Холодный воздух охватил ее, обжег ноги ниже колен. Но никто на улице не узнавал Доди, не показывал на нее укоризненно пальцем. Закрытые витрины и слепые стены улиц говорили: успокойся, успокойся. Темное небо рассказывало о безмерности и равнодушии вселенной. Зеленые мерцающие звездочки уверяли, что им нет до всего этого никакого дела.

Каждый раз, когда Доди хотела назвать фонарный столб именем Леонарда, ей приходилось произносить имя Хэмиша: ведь это он шел впереди и вел ее, уцелевшую, хоть и пострадавшую, с глубокими внутренними ранами, по безымянным улицам в безопасное место. Откуда-то из темного святилища церкви Святой Марии или еще из какого-то дальнего места в глубине города раздался низкий звук колокола. Бом-м-м.

Улицы были темными, кроме узких полосок света на углах. Жители спали. Начиналась игра «поймай меня». Пока никого не было видно. Хэмиш спрятал ее за каким-то автомобилем, заглянул за угол и вернулся, чтобы повести дальше. Перед следующим поворотом Доди сама юркнула за машину, почувствовав, как металлическое крыло, на ощупь напоминавшее сухой лед, притягивает, словно магнитом, ее кожу. Хэмиш снова оставил ее одну и отправился на разведку, а вернувшись, сказал, что путь свободен.

– Надзиратели будут меня искать, – сказал он.

Влажный туман поднимался, окутывая их колени, окрашивал стены домов и голые деревья синеватым светом, который посылала ему высоко стоявшая в небе ясная луна; клен, сарай в саду, попадавшиеся тут и там, казались театральной декорацией, накрытые этой голубой дымкой.

Оставив позади темные улочки, они вышли на угол Трампингтон-стрит, пробрались мимо шероховатых стен Пемброк-колледжа, оставив справа кладбище с покосившимися надгробиями, а когда оказались на Силвер-стрит, снег уже заметал участки, где еще виднелась земля. Осмелев, они миновали деревянную лавку мясника с хирургически белыми жалюзи, скрывавшими подвешенные туши свиней и прилавки с пестрыми свиными колбасками и бордовыми почками. У запертых на ночь ворот Куинз-колледжа под лунным светом стояли пятеро парней в черных мантиях. Один из них запел:

– Любовь моя, ты несправедлива ко мне…

– Жди здесь. – Хэмиш оставил ее в углу у ворот с шипами. – А я найду местечко, где будет легче перебраться.

– Отвергла меня так грубо…

Пятеро студентов окружили Доди. Лиц их видно не было – лишь бледные, полупрозрачные, неясные черты, – она никогда не узнала бы их, увидев снова. Ее лицо тоже было смутным пятном, и они тоже не узнали бы ее при свете дня.

– Что ты здесь делаешь?