Мертвые хватают живых

— Кое-что, для полицейского, может быть, и не очень существенное, но для журналиста, пишущего на криминальные темы, в самый раз! Во-первых, еще в первый день знакомства Йованка Качавенда порадовала нас незамысловатой поговоркой "Элеганция — Франция". Насколько мне известно, эти слова частенько звучали в Польше во времена вашей молодости. Где-нибудь в медвежьем углу вряд ли, но уж в "маленьком Париже" Варшаве, наверняка! Их и сейчас нет-нет, да услышишь. Во-вторых… Танюш, ты хвалилась, что хорошо знаешь немецкий. Как по-швабски будет ни то, ни сё?

Немного помедлив, Борисова вспомнила:

— "Nicht dies noch das, nicht halb nicht ganz", дословно, "Ни это, ни то, ни половина, ни целое"

— Н-да. По-немецки обстоятельно…Понимаете, в каждом языке имеется поговорка с подобным содержанием. Англичане, например, в таких случаях несколько туманно говорят "neither fish, nor red good herring" (ни рыба, ни хорошая копченая селедка). Теперь вспомните: произнося поминальную речь в честь убитого им Петара, Момчил процитировал свою супругу, употребив выражение "ни рыба, ни выдра", что в контексте означало эквивалент русского "ни рыба, ни мясо". Но ведь в Югославии так не говорят! Конечно, изысканной панночке Йованке претила крестьянская сербская поговорка "Нити смрди, нити мирише", и за долгие годы совместной жизни Момчил перенял благозвучный польский вариант и привык к нему, перестав воспринимать его как иностранный! Вы тогда еще переглянулись, очевидно, получив подтверждение своим подозрениям, а заодно подтвердив и мои, согласно которым не все мы случайно оказались в этом отеле. Два гостя из Польши и полька, делающая вид, что она сербка, под одной крышей — это слишком много, чтобы быть простым совпадением. Отсюда у меня вопрос: чего вы хотели от Йованки?

— Если мы вам расскажем, это останется между нами? — с мрачной покорностью в голосе спросил Войцех.

— Клянусь, — серьезно ответил Петр.

— Клянусь, — поддержала его Татьяна, чувствуя, что услышит сейчас какую-то мрачную историю.

Каминьский еще раз вздохнул и приступил к рассказу:

— Однажды студеным зимним днем 1947 года моя тетка оправила меня к себе на работу за редчайшим тогда лекарством, пенициллином…

Спустя сорок минут Клаутов и Борисова уже знали все: и про завет давно уже упокоившегося Ежи Цепелевского найти и наказать предателя, полученный в свое время Ирэной, и сложную историю поисков Марыси Майдан, превратившейся в Йованку Качавенда.

— Понимаете, — после продолжительной паузы заговорила Ирэна, — в наши планы отнюдь не входил самосуд или что-то в этом же роде. Всего-навсего, я хотела посмотреть предательнице в глаза, а потом, что называется, прилюдно сорвать с нее маску. Вы правы: до самого конца, до той самой поминальной вечеринки мы не были уверены, что в очередной раз не потерпим неудачу. Убедившись, что поиски завершены, мы тем же вечером поговорили с Марысей. Окончательно припереть доносчицу к стене удалось с помощью особой приметы — родинок, составивших на ее плече уникально ровный ромб…

Случилось так, что ее муж — видно, по старой привычке вертухая — подслушал нашу беседу. Разумеется, он впал в неистовство и, как нам сказала сама Марыся, ей пришлось, защищаясь, его убить. Как уж она это сделала, теперь уже никогда не узнать. Видно, как-то усыпила его бдительность, и он позволил ей приблизиться со спины…

Пани Майдан попросила дать ей сутки, после чего мы вольны были сообщить о ней все — и историю ее нелегального появления в Югославии в качестве агента политической разведки…

— Так вот почему она все время отворачивалась, когда я фотографировала нашу компанию! — неожиданно поняла Татьяна.

Петр положил ей на руку ладонь, как бы призывая не прерывать Каминьских: вынужденная откровенность в любой момент могла прекратиться.

— … И то, что она стала убийцей Момчила Качавенды. Этот последний разговор состоялся как раз тогда, когда Месичи пришли звать ее в ресторан. Как выяснилось, двадцать четыре часа ей не понадобились, она управилась значительно быстрее…

— Мы с женой решили, — вмешался Войцех, — не обнародовать ничего ни из прошлого Майдан, ни из событий последних дней ее жизни. К чему? Зло наказано, а ворошить прошлое… слишком оно мрачное и кровавое! К тому же этот неистовый подполковник мог бы надумать обвинить нас в доведении этой "милой" пани до самоубийства…

… Пока было возможно, Петр, прощаясь, смотрел в иллюминатор на вечерний Белград. Приедет ли он сюда еще когда-нибудь? Если и получится, то уже вряд ли увидит Саву Ковачевича — старику много лет. Интересно, дедо уже отослал запонки Симичу-младшему? Словно прочтя мысли Клаутова, Татьяна тронула его за руку и, когда он повернул к ней голову, проговорила:

— А славный у тебя, все-таки, дед. Я в него просто влюбилась. Вот кто настоящий Шерлок Холмс. Я была просто потрясена!

— Да, я тоже как услышал, что после нашего ухода он обыскал всю квартиру и нашел запонки, просто обалдел. "Ты, — говорит, — подозрительно долго ковырялся в том шкафу!".

— И ведь не стал звонить, вопросы задавать… Даже не допустил мысли, что мы могли нарушить закон!