Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

В какой бы картинной галерее я ни оказалась, всегда начинаю все оценивать и критиковать. Мне кажется, я даже становлюсь непохожей сама на себя. В такие моменты я практически полностью отдаляюсь от эстетических критериев прошлого, и каждый комментарий — не важно, в одно слово или в длиннющую тираду, не важно, есть ли слушатели, или же я говорю себе — исходит от сердца. Точно! То заклятие, воспользовавшись моей уязвимостью, охватило меня именно в такой момент. По мне медленно прокатилась электрическая волна, оставив во всем теле чувство онемения. Я уже давно порвала с каллиграфией и каллиграфическим миром. Так почему же я вдруг опять оказалась в его власти? Может, я увидела в этих картинах и иероглифах свою прежнюю и теперешнюю жизни? Бумагу для писем я покупала, чтобы действительно писать письма, бумага для парных надписей предназначалась в подарок, серебряная и зеленая краски — я вспомнила — они для того, чтобы ставить личную печать на титульной странице моего сборника рассказов, который вот-вот выйдет. Другими словами, ничто из этого не возвращало меня снова к чертам и линиям иероглифов. Но сейчас у меня возникло ощущение, будто бы в глухом бескрайнем древнем лесу подул морской ветер: или как если бы в поддоне клетки с канарейками среди грязи и перьев вдруг возник мир поэзии династии Тан[192]

. Неожиданно во мне стало подниматься странное чувство, сильное, смутное и неуклонное. Я была приятно удивлена, ощутив это. Это удивление было настолько резким, что я даже стала в нем сомневаться. Сейчас я совершенно точно уверена, что Люличан — это большое магнитное поле. Клетки моего тела и все составляющие их элементы представляют собой горстку песка с небольшим вкраплением черных минералов, живущих в разных уголках моего организма, они радуются или печалятся, повинуясь велениям души. Когда магнитное поле, излучаемое Люличаном, становится достаточно сильным, эти черные частички тотчас же собираются из закоулков, улиц, канав, горных хребтов, из-под земли и из-под деревянных домишек и выстраиваются в правильные, покорные фигуры, которые проявляются у меня в сердце. Они, эти черные частички, как раз имеют отношение к тому, что называется «художественной страстью».

Я поспешила вперед и нагнала мужа, листавшего какое-то старое издание. Охваченная некой неясной сладостью, я без тени смущения заявила ему: «Во мне пробудились чувства к старой любви».

2

Любовь к каллиграфии привил мне мой отец, когда мне было года четыре-пять. Он мечтал, повзрослев, я унаследую его профессию и стану врачом, который, кроме искусства врачевания, будет прекрасным почерком выписывать рецепты. Сейчас, вспоминая это, я понимаю, что для отца как для врача было огромным сожалением иметь скверный почерк. Мой дед по отцу очень здорово писал иероглифы. Даже спустя тридцать лет после его смерти собиратели каллиграфии останавливали моего отца на улице, упрашивая отдать им хоть клочок бумаги с иероглифами деда. Наверное, в детстве отец часто завороженно следил за тем, как изящно дед выписывал кисточкой назначения пациентам. Неизвестно, по какой причине отцу передалась только профессия деда, а вот способность к каллиграфии утерялась. Когда прежние мечты уже невозможно было воплотить самому, он возложил свои надежды на меня и с самого моего детства воспитывал из меня каллиграфа.

В мои четыре-пять лет, в семидесятые годы прошлого столетия, каллиграфией мало кто занимался. Помнится, у меня была всего одна тетрадка для копирования иероглифов, очень ценная вещь. Она предназначалась для прописи иероглифов средних размеров по красным контурам, странички были из грубой бумаги и не впитывали тушь. Ну и еще дед оставил после себя простенькую тушечницу. В то время не было готовой туши в бутылочках, и каждый день, разводя тушь, я вымарывалась так, что становилась похожа на далматинца. Современные педагоги склоняются к тому, что развивать способности ребенка надо, отрабатывая множество конкретных навыков. Согласно этой теории, тренируя навык растирания туши, я, вероятно, развивала координацию глаз-рука и мелкую моторику. Однако они, вероятно, никогда не узнают, что одного и того же результата можно достичь разными способами.

Дети больше всего любят игры. Перед тем как добавить в тушечницу немного воды, надо сложить бумажный самолетик; порастирали немного тушь — теперь надо бы и поиграть. Вот почему тушь всегда получалась серенькой, а иероглифы водянистыми.