Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

«Трудно описать выражение лица скептика,я могу разглядеть его в зеркале,Человек в амальгаме — Наполеон или Поль Валери,Что вовсе не странно. Его лицо походитна пшеничный колос под звездами,Притоптанный бурей, на комету, прочертившую в темномнебеГрязно-белый прерывистый след,или на бескрайнюю равнину,Слегка расцвеченную безмолвными полевыми цветами.А еще лицо похоже на полное лунное затмение.На подвал. На клетку в зоопарке, где звериный взглядиз-за решеткиНапоминает вечерние печальные облака.Похоже на перекопанную экскаватором дорогу,на щепы разбитой волнами лодки.Похоже на размазанное по стене яйцо, —это меня удивило.Также я могу себя сфотографировать,запечатлев на ресницах следы от ветра.Так выражение лица подменяет настроение.О, я все еще храню чертежи и проекты юности!Воображаемые чертоги, которые пока не построены,но уже превращены в развалины».Солнце стоит посреди небосвода, а ему уже приоткрылисьлесные тени,Собирающиеся между листьев, птичьих крыли пятен света,Они ложатся на его чело древней печалью.Его тело отяжелело,Как мешок с камнями. Наставший сумрак окрасил егов черный цвет,Лик его то мрачен, то весел, так сменяются день и ночь.Он суетится среди леса над куском парусины,как дотемна поставленная палаткаВ вечернем свете. Упрощенное подобие комнаты,Стены из брезента, готовые под снегом в лунном светерухнуть.Когда наступит ночь и заиграют звезды, летнее небостанет похоже на чугунный казан,Где, помешивая, жарят каштаны. Он сам —сгусток дремотной ночи.Но сумрак не мешает ему разглядеть себя самого.«Кем я был когда-то?Кто я теперь? Кем стану? Я много достиг,Так почему ищу иголку в стоге сена и все перевернулвверх дном,Но в поисках чего? Я столь же неистов, как и ты,Но, полюбив природу, я полюбил себя.А ты, если даже готов отдать жизнь ради идеи — это лишьтвоя идея.В любви много лет я был формой для литья,Однако разные женщины из формы извлекалитолько влечение.У меня есть универсальный ключ от женских сердец,но это заповедные двери,Прикоснувшийся к ним становится пеплом.Зачастую я страстно желаю оставить поиски,Снова и снова я упиваюсь избавлением от страстей.Что я видел?Тайну, недоступную словам, — она промелькнулаподобием тени.Я верю в скептицизм, точно знаю, что жизнь —неизвестная величина,Не сомневаюсь в том, что мое существование —божественное чудо.О, нарциссизм неуверенного в себе человека!Толпа персонификаций в моем уме, сердце сражаетсяС населившими его бесформенными противниками.Мое левое крыло не в ладу с правым.О, я уже стыжусь говорить о мнимом полете,Я обронил крылья во сне». Он утратил во снесоколиный облик,Но все еще объят всклокоченным туманным ореоломдуши,

Как незримыми перьями. Полет — лишь состояниеИли метафора. Самый глубокий сон похож на снег,Как одеяло, устилающее бескрайнюю равнину,он стирает цветаИ географические границы. И он же снеговик,Под снегом потерявший и голос, и лицо.Еще похож на дерево,Играющее волнами зеленых листьев, на лебедя,купающегося в стремнине,На его серебристо-белую изящную шею,похож на переменчивую реку,Наделенную сразу свойствами зеркала и молотка,Даруемых нам отражением, и вмиг безучастноих разбивающую.Он снова взошел к вершине, чем вызвал снежную лавинусловесных излияний,Огромный валун ужаса прокатился по склонам,и слова растаяли в траве на склоне.Он вернулся ни с чем, однако утверждал,что сорвал тот таинственный цветок,Но стоило промелькнуть сомнению — и в ладони осталасьгорстка талого снега.«Я наблюдал диковинные вещи — ветви без корней,Что колыхались в полной пустоте. Огромная свеча,сгорев дотла,Оставила ледниковые отложения в наплывах воска.Статная незнакомкаПрошла мимо, задев меня плечом,и на секунду встретившись с ней взглядом,Я понял, она — земное воплощение любви,не вестник смерти,Но и не бессмертная. Я только что возвратился из ада,Ошибочно решив, что вломился в подвалы рая.Убийца-новичок отрицаетЗаконность отъема жизни у живых существ.Мясник, забивающий свиней,Рассуждает о черных дырах, инопланетной жизнии путешествиях во времени.Один мой знакомый разработчик атомной бомбыОтличается строгостью ученого и легкомыслиемпроизводителя новогодних хлопушек.Вера подобна пилюле, за которую дерутсяи наперебой глотают страждущие.Причина моей болезни в том, что я уверовалв собственное телесное и духовное здоровье,И подозреваю, что все идеально-прекрасные вещи —лишь проекция иного мира.Эти люди как лампады, карманные фонарикии неоновые лампы,Они потребляют топливо и электричествои носят с собой зарядные устройства.Даже луна для них — слабый источник света,мое бережливое бытие —Вечный духовный двигатель». Однако если банда людейв черном вдруг похоронит солнце,Из грязи копьями пробьются его красные сполохи.Солнце, как спелый орех,Заманчиво скользит с высоты, как ощетинившийсялучами метеорит,И, преодолев сияющие вершины рационализма,тонет в низинах женственности,А потом снова воскресает, как добыча,вырвавшаяся из ловушки.Его буйная простота и тщательно скрываемая сложностьимеют общий исток.Эти прекрасные, окрашенные насилием воспоминаниявнезапны,Тогда как на небе расставленные в строгом порядкезвезды подчиняются непреложным законам.Он верит, что каждый живущий принял участиев созидании ада, и сомневается,Что кто-то смог сохранить наивность и сострадание. Все,что пришло ему в руки, отброшено.Пути, которыми он прошел, — пути неверные.И подлинники, которых он касался,

Обернулись подделками. Он утверждает, что расставалсяс любовницами ради того,Чтобы сберечь любовь. Только безнадежная любовьдостойна наших стремлений.Воодушевление приносят поиски лишь неопределенныхвещей, —Так, доказать отсутствие Бога гораздо сложнее,чем убедить, что Он существует.Зыбки пути морские, как и дороги небесные.Гладь — поверхность без надежного основания, как река,размывшая берега,Полнится не замеченной нами вольностью, чьи свидетелирыбы и птицы.А он вступил в заповедную чащу. Нехоженые тропы таятневедомые возможности,Но поросли терниями сомнения и бурьяном.«Я взял в руки серп скептицизма,Чтобы пожать златые плоды земли, но уверен, что Богиз невидимыхЗакоулков мира бесстрастно следит за нами…» Ночь мираблизится к середине,Вращаются жернова Вселенной и перемалывают зернавспышек.В темной комнате он выдавливает из себя,как из апельсина в соковыжималке,Помрачение бренного тела… а душа его похожана притупившуюся бритву,Поранившую бородача. Ночь его детских страховНепременно будет изгнана, и снова наступит день,и лишь крошечная тень,Как семя сумрака, пускает ростки, взращивая ночь.Прежде, чем ему проснуться,Непременно восходит солнце. «В глазах пессимистачеловек, пропустивший рассвет,Не заметит и заката. Крупные мерцающие звезды хранятпамять о ясном днеГде-то в космических далях. Мой облик так же сложноразгадать, как темную материю,Я верю, что Солнце ожидает коллапс, и верю,что цветы через мгновение завянут,Потому что их тайно забирает невидимая рука. Я верю,что природа на грани умирания,И не сомневаюсь, что разорванную цепь не воссоединить,однако огромный муравейникПод землей ее старательно сваривает и воссоздает.Я знаю, что бесконечность недоказуема,И не сомневаюсь, что свирепый ветер за промчалсямгновенно по опушке,А я в это мгновение увидел тебя». Его вздыбленныеветром волосыКак предсказание бесчисленных неведомых дорог.Движимый инстинктом отвращенияк индустриальному обществу,Он захватил с собой семена трав и души животных,Минуя шумные улицы и толпы, вступил на тропинку,ведущую в безлюдные горы.Пустынная осень, плоды созрели, но некому их собирать,это еще больнее видеть, чем жестокий неурожай.И он созрел, но некому собрать. Как у яблоневого садана склоне гор,Его расцвет близится к упадку. Как редкая птица,неведомый зверь в чаще леса,Он не снисходит до разговоров об одиночестве.«О, я как нерадивый крестьянин,Пропустивший день сбора урожая. Как рыбак,застигнутый амнезией,Попал в забытый водоворот, не расставив сетей.Я сбросил одежды веры,И в плавательном костюме скептицизмапреодолеваю океан страстей и желаний,Все дальше берег, и единственный приют — это островоканархизма.Кроме шума трав, волн и ветра, слышны вздохи рыбв глубине морской.Я смутно различаю голос, зовущий меня

с дальнего берега».Он слишком горд, чтобы ненавидеть кого-либо,кроме себя. И слишком жесток,Чтобы любить кого-либо, кроме своих врагов.Как великий индийский принц,Он обрел свободу, отринув царство,так одержимый ГорбачевРазрушил свою страну во имя гражданских прав.Он оставил свою квартиру,Вотчину в семьдесят квадратных метров.Забросил любимые игрушки —Роту оловянных солдатиков. Выкинул перо и бумагу,смартфон и компьютер,Эту многофункциональную переносную тюрьму.И вот теперь он ничем не связан.Он сам — тюрьма, в нем солдат и заключенный,Ощущающие ужас. «О! Если кто-то утверждает,что он не заключенный,Тот навсегда стал пленником. Когда я протягиваю руку,То натыкаюсь на невидимое лезвие. Тело скептикаБольше всего боится не того, что выкрадут золотую рудуего души,Плоть боится вируса религии. Душа паразитирует на мне,но роптать не смеет.Я отказываюсь пожимать руки людям без лици разговаривать с теми,Кто лишен языка, я не хочу блеять лозунги с болтливымиагитаторами.Если во имя истины пролилась кровь, то обезглавленномуНе имеет смысла вновь вытягивать шею». Он проходитпо безлюдному плато,Запрокинув голову, видит в небе райский сад, который,как птичью клетку,Охраняют вооруженные люди с овчарками. Смотри-ка,солнце — подсолнух без семян,Кидает золотые хлопья света, как золотые заповеди.Подточенные червями люди, как личинки,опустошили подлунный мир.Человечество огромным ртом глотает сталь и уголь,пластмассу и стекло,Листами календаря срывает с Земли озера, пастбищаи леса,Планета превратилась в мусорную корзину,загроможденная развалинами, пеплом и осколками.Люди, привыкшие к насилию, на время захватилибумажный трон,Но спровоцировали еще более озверелое насилие.Каждый раб оскверняет свободу,Всякий отец семейства — тиран миниатюрногогосударства.Все они опровергают истинность существования Бога.Страшнее всех — домашние тираны,Они заставляют непокорных сознаться в отцеубийстве.О, подкапывающие стены рая,Они закладывают фундамент ада!Крепки, как грецкий орех, их убеждения,Их ослепление не позволяет принимать всерьез щипцы —щелкунчик. Равнодушно взирающие на чужую гибель,Как песчинки, собираются они в пустыне, где не выживети кактус, — так по ошибкеПопавший в водоворот мира человек задыхается в нем,лишенный воздуха.Измученные гордыней, как полымя, проели тигель Бытия,и мощь Творца идет на убыль.Каждый прелюбодей глумится над Богиней любви,каждая стрела, выпущенная в спину,Пробивает фиговый листок справедливости.Пьяные до бесчувствия людиСадятся в машины, поезда и самолеты,управляемые пьяницами,И улетают прочь с истерзанной, одряхлевшей планеты.«Куда теперь спешить?Это — последняя станция. Мир, куда вы отправляетесь,заброшен и покинут.Это вы говорите о вере? Вы и вам подобные похожи

на листья, отлетевшие с дерева,На пену, разбивающуюся о риф; кружась в бешеномтанце, вы то ли хмельны,То ли напуганы. Словно волчок, крутитесь на месте,отрицая, что выОслеплены мгновением, утверждая, что якобы схватиливечность за полу одежды.Вы больше моего боитесь, вы обеспокоены отсутствиемвечной жизни,Вы парите в воздухе ликующим прахом. Я крепко сжалостанки разбитого зеркала,Боль каждого осколка сплачивает их. Кому еще верить?Даже строители магистралейИсчезли на новой автотрассе. Блуждавшие кругамив рощицеНаконец вышли из лабиринта, но боятся, что рельсы,ведущие в будущее,Изогнуты в обратную сторону злым,несмышленым ребенком».Двумя руками возносящий небо Атлант получилвывих запястья и перелом бедра.Твердь покачнулась, и птицы, парящие в небе,Утратили равновесие. В тапочках мечты он бродитпо облакам,Но обречен вернуться на землю, как воздушный змейс оборванной нитью.Космонавты — это азартные марсопроходцы, с упорствомжуковБросающиеся на горящие в одиночестве звездныескопления. Изобретатель телескопаБыл дальновидным соглядатаем,а направивший микроскоп на себяСнова и снова бередит преувеличенные раны.О, человек без рук!В илистом мутном омуте он шарит напрасно.Некто, от кого осталась лишь оболочка,Пускает пену ртом, как дитя,затерянный в омуте времени.О, в мире еще много чудовищно-прекрасного, — он виделотряд самодовольных глиняных кукол,Взявшись за руки, они переходили море.Он живет под чужим именем и напрочь забыл себя.Он превозносит опрятность чужих жилищ,пренебрегая запустением родины.Стоит вспоминать лишь о воображаемом,никогда не предпринятом путешествии, —Его лодка плывет по реке за пределами времени.Водопад времени заморожен,Как грязный банковский счет. Искусный в солдатскойанатомии одновременно и нож,И разделочная доска, и мясо. Фотография вытеснилас рынка портретную живопись,А машина для написания стихов исчерпалапоэтическое воображение.«О, признаю, что с помощью компьютера я самонадеяннопыталсяВычислить рост, вес и группу крови Бога, но потерпелпоражение.Я встречал взмыленного пастуха, на извилистых тропах,подобных паутине, он потерялСтадо овец из белорунного тумана. Однажды мнеоткрылся сон, но чтобы без потерьЗаписать или пересказать его, приходится ссылатьсяна все времена и все даты.Я верю, что сны — это подлинная жизнь,и верю в иллюзорность того, что перед глазами.Я встречал необыкновенного мастера, который хотелпостроить дом, скользящий по волнам,Построить на бумаге дворец, превосходящий Вселенную,без кирпича и куска черепицы.Подобно человеку из сновидения, циркулем времения нарисовал огромный бесконечный ноль,Наполнив его одновременно радостью и скорбью,ненавистью и любовью, разгулом и умиротворением».16 февраля 2011Тяньхэ, Гуанчжоу