Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Когда по требованию правительства спуститься вниз к подножью гор ради комфортной и «наполненной счастьем» жизни эвенкам подсунули бумагу, чтобы поставить на ней отпечаток пальца в знак договора, и даже выделили денег на переезд, вся эвенкийская деревня, все двести тридцать один человек приложили свои пальцы, только эта девяносточетырехлетняя старуха Мария Со не дала согласия на смену места жительства.

В ее мире безбрежные дикие леса — вот то место, где должны жить эвенки.

Как жить дальше? Все выбирают жить по-разному, слишком много людей предпочитали покоряться и терпеть, они выбирали не сопротивляться, кто-то вставал на сторону врага ради своей личной выгоды, многим из них удавалось удачно пристроиться в жизни, сделать карьеру, да еще и гордиться этим.

Но если бы кто-то из них вдруг пришел в день сегодняшний, вспомнил Льва Толстого или Поля Гогена на острове Таити, которые прожили свою жизнь как личности, не как рабы, по собственной воле надевшие путы мнимой славы и корысти, и вот тогда из того красного флигеля у железнодорожной станции, где умер Лев Толстой, пришло бы ему озарение.

Свобода, свобода духа, ты должен быть самим собой, избавиться от тяжелого ярма, скрывающегося под разными личинами, только тогда ты сможешь снова возродиться. И кроме себя самого больше ни на кого положиться нельзя.

Свобода и независимость — нет ничего важнее этого. К тому же для нас, впитавших с молоком матери культуру коллективизма, где у каждого свое место, и правитель должен вести себя как правитель, министр — как министр, а отец — как отец, независимость часто бывает актуальнее свободы.

Я знаю, что вырубка лесов для эвенков, живущих охотой, — катастрофа, и это катастрофа для всего человечества в целом.

Культура исчезает бесследно, начать вести упорядоченную и монотонную жизнь в долине у подножия гор для эвенков, всегда живших в горных лесах, означает обрубить их лесные корни, пережать им сосуды кровеносной системы. Мария Со этого не хочет, но судьба вынуждает ее стать последним оплотом упорства духа.

Это прогресс? Или трагедия? Привычная жизнь охотников оказалась вне закона, они больше не могут носить оружие. Чтобы сохранить его, один эвенкийский поэт ушел со своим любимым охотничьим ружьем далеко в горы и прятался там от полицейских. В итоге полицейские окружили его, прижав к отвесной скале, но поэт не сдался и, закрыв глаза, прыгнул со скалы вниз вместе со своим охотничьим ружьем. К счастью, падая, он зацепился за большое дерево, не разбился и смог продолжить бегство. Эвенк добрался до одной из охотничьих стоянок, но там его уже поджидал полицейский патруль, и тогда один из преследователей, вытянувшись по стойке смирно, отдал поэту честь и крикнул: «Брат, сдавайся!»

Культуры больше нет, кто будет рыдать по этой утрате?

Поэт ответил: «Охотничество исчезло, пришло время промышленной цивилизации, которая превращает жизнь в унылое существование. Если в этом высокоразвитом мире полицейские готовы стрелять в людей, ну что ж, пускай в меня стреляют».

Стреляйте, давайте, стреляйте. Я отдам честь наставившему на меня оружие брату. Кто-нибудь из любви к поэзии сможет похоронить потом мое тело?!

Однажды, когда писатель Ужерту брал интервью у Марии Со, его поразило одно высказывание шаманки:

«Раньше земель для охоты и оленеводства было много, на тысячи километров тянулись, доходили аж до уезда Хума в Хэйлунцзяне. Мы на выпасе оленей могли уходить как угодно далеко. В то время повсюду водились лоси, олени, белки. Но сейчас все изменилось, вокруг одни люди, одни браконьеры. Прошло всего-то несколько лет! А у нас теперь даже места для собственного стойбища нет, нам негде пасти своих оленей! У нас отобрали ружья, это все равно что перебить всю нашу посуду для еды… И самая насущная проблема теперь — найти место для выпаса оленей. Я должна вернуть наши леса, вернуть наше охотничье оружие. Когда я думаю о том, что у эвенков нет больше ружей, нет больше пастбищ, мне хочется плакать, я плачу даже во сне!»

Кто потерял леса? И чем могли теперь утешиться лишившиеся лесов, лишившиеся охотничьих ружей эвенки? Печаль по утраченной родине глушилась лишь алкогольным дурманом. Я знал, что Мария Со не пьет вообще. Двое из пятерых ее детей погибли от пьянства, она всем сердцем ненавидела эту отнявшую жизнь у ее родных и бесчисленных сородичей заразу. Поэтому пили у нее за спиной, по-тихому, но остановить это тайное пьянство она была не в силах.

Орочонов-оленеводов осталось чуть более двухсот человек, за последние двадцать лет много молодежи умерло именно от пьянства. «О том, что в горных районах запойно пьют охотники племени Аолугуя, известно было практически каждому, временами кто-то из племени спускался с гор за выпивкой, и часто случалось так, что купленное выпивали еще на полпути к дому, так и не добравшись до конечного пункта. Немало их по пьянке в лесу померзло да в реках потонуло».