Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Под влиянием жизненного примера господина Лю И почтенные барабанщики-плотогоны из Линьцзыкоу тоже дерзают любить и ненавидеть, это настоящие мужчины, придающие большое значение эмоциональным узам и чувству справедливости. Когда они вместе тянут плот веревками, то, оказавшись на отмели, скидывают всю одежду и бросаются в воду голяком. У всех них черное мускулистое тело, только ягодицы белые. Если в таком виде напорются на стирающих или моющих в реке овощи девиц и женушек, то намеренно начинают их дразнить непристойными движениями, крутят задами, дерут горло любовными куплетами: «Сестричка стирает в реке, в руке у нее валек, братец знает, что у тебя доброе сердце, вот вернусь и украду тебя». Если им попадутся робкие и трусливые деревенские девушки и молодые хозяйки, то все как по команде повернутся к ним спиной, опустят голову и закроют глаза, ничем ни привлекая внимание. Если же им повстречается дерзкая и раскованная старшая сестрица или невестка, то они, напротив, горделиво запрокидывают голову и вытягивают шею, громко выкрикивая: «Что вышла замуж, что нет, муж скитается по воде, у девяти из десяти плотогонов в одном месте чешется. Сплавимся раз от Юэяна до Ханькоу, в карманах денежки завелись — можно и покутить». Видя, что плотогоны никак не уймутся, женщины могут разразиться бранью: «Что это за вороны тут раскричались? А, течением принесло плотогонов. Скажу без бахвальства: ты что мне не покажи, я побрезгую, что ты староват!» Конечно, случается и такое, что со стороны мужчины чувство, а девушка не возражает, и в такой ситуации из ее уст могут сорваться более нежные слова: «Чуть краешком выглянет солнце из воды, а сестричка уже пошла на реку стирать, слегка поколачиваю валиком по белью, тру его о камни, думаю о суженом, ая-ая-аая-я-я».

Время утекает подобно воде в реке Цзыцзян; спускается темнота. Всего пятьдесят лет назад в верхнем течении Цзыцзян была построена электростанция, и это замедлило течение реки. Кроме того, более десяти лет в огромном водохранилище Трех ущелий скапливалась вода, и ее приток из Янцзы в озеро Дунтинху стал сокращаться. Как только озеру стало не хватать водной подпитки, стало сжиматься и поле деятельности плотогонов из Линьцзыкоу. Затем в районе озера возникла необходимость по «затоплению части земель для снижения риска наводнений», жителям древнего городка ничего не оставалось, как переехать. В районе впадения Цзыцзян в озеро стали исчезать дома, веками стоявшие на сваях в воде. Исчезли ряды плотов и лодок, которые раньше не мог охватить взор, не услышишь больше трудовых запевок «Перекаты на Цзянцзян» и «Бурлаки с Цзыцзян»… Остается только тяжко вздыхать и с грустью вспоминать былое. Дома односельчан были снесены, они уехали, а лодки продали. Остались только старинные храмы — у озера Дунтинху и в честь почтенных господ Ганя, Лю И и Ваня.

В наши дни в каждом из храмов на старинной дамбе есть смотритель. Кто же их сюда прислал? Они ответят, что пришли сами. А вознаграждение за это они получают? Ответом будет: «Нет». — «А вы из каких мест?» Их ответ вас поразит: «Мы потомки барабанщиков-плотогонов».

Я сам выходец из этих мест, а теперь проезжий гость в водном крае. В часы досуга люблю побродить по старым храмам Линьцзыкоу, постоять там, потрогать предметы. Мне нравится не только прекрасная легенда о Лю И, который был исполнен любви и благородства, еще больше нравится его скульптурное изображение, где он одной рукой прикрывает лоб, вглядываясь вдаль. Даос-смотритель поясняет, что Лю И всматривается вдаль, потому что скоро стемнеет, а многие «водные гости» еще не вернулись с рейда, вот бог и беспокоится, где же они.

Гэн Ли. Как обретут покой наши души?

Если нет души, то почему наша плоть временами пребывает в состоянии бесконечного раздрая?

1

На симпозиуме в Гэньхэ у Большого Хингана я говорил о метаниях своего духа и трудностях существования. Я знал, что на самом деле рассказываю все это бескрайним лесам и облакам за окном, стремительным рекам, столь поразившему меня полету бабочек, которые, оказывается, пролетают путь в сто десять километров, а еще последнему племени эвенков-охотников и той старой упрямице Марии Со[134]

, не пожелавшей переехать к подножию гор.

Однажды по дороге на работу сын вдруг спросил о бегстве на небеса Льва Толстого, чем поразил меня до глубины души.

Уходить. Удирать. Куда удирать? Дело было весной, но я неожиданно почувствовал, как меня вихрем закружила снежная буря.

Сто лет назад. В снежную бурю столетней давности из глубины истории показались железнодорожная станция Астапово, а следом старик. Как на смертном одре он вдруг срывался с кровати и не терпящим возражений голосом упрямо кричал: «Удирать, надо удирать!»