Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

За все эти пять месяцев я ни разу не села на диван в гостиной, чтоб посмотреть телевизор, каждый раз проходила мимо; деревянный каркас на кровати в маленькой спальне так и остался голым — на нем лежали чемоданы; в кухню я купила чайник, чтоб кипятить воду, и чашку. Вся моя жизнь сосредоточилась в большой спальне. Перед тем как заселиться, я попросила хозяйку только об одном: поставить в квартиру стол и стул. Она принесла обшарпанный деревянный стол и нехитрый стул из стальных трубок. И обстановка в большой спальне стала такой: двуспальная кровать и письменный стол у той стены, что ближе к двери, к стене напротив приставлен узкий платяной шкаф и небольшой туалетный столик. Мне ничего не оставалось, как сосредоточить жизнь в большой спальне: во всей квартире только здесь был кондиционер.

Я возвращалась домой вечером, и каждая минута, каждая секунда до утра, когда я уходила из дома, была моим золотом, которое не хотелось тратить попусту. Все это время я сидела в спальне, читала или писала. Наше крохотное литературное племя все же владеет кое-каким колдовством, секретным уменьем, заклинающим пламя: что бы ни случилось, я всегда могу сбежать в волшебное зеркало слов[153]

. Я смотрю на себя со стороны: мужская душа в женском теле. Мой дух насыщен мужскими чертами, но тело, плоть, что носит в себе матку, оно — неотвратимый рок, безжалостная судьба, оно вечно борется с мужским началом моей души[154]. Изящные коварные письмена понемногу сплетаются на экране, медленно заполняя сначала одну страницу, за ней другую.

Так проходит много, много времени, и мой ум слабеет, хочется громко кричать. Одиночество никуда не пошлешь, не прогонишь[155]

. Мне стало ясно: ты избавляешься от одиночества, забываешь о нем, а оно тотчас же является снова, и на этот раз ему нужно еще больше. Есть лишь один выход: пустить одиночество в свою жизнь. Я почти слышу, как оно термитом буравит мое сердце, кости, мозг, оно захватило мое тело и свило в нем гнездо[156]. Одиночество берет себе не только душу, оно нападает и на тело[157]

. Бешеное сердцебиение вдруг мощным потоком обрушивается на грудную клетку, дыхание сбивается, я стучу себя по груди, что есть силы вдыхаю, и одиночество отступает. Скоро оно придет снова. Остается лишь отдернуть москитный полог, свернуться клубком на кровати и, тараща глаза, терпеть, пока усталость не возьмет свое, и тогда забраться под тонкое одеяло и нырнуть в реку сна.

День за днем я томилась в своей квартирке. Когда сидеть становилось невмоготу, я выходила на балкон и замирала там, в глаза лезло семейное счастье, царившее в доме напротив. Я казалась себе бесом одиночества, нелюдимым и скучным, взирающим на дорогу, что уходит вдаль[158]. Когда сидеть становилось невмоготу, я искала предлог, чтобы выйти из дома, хотя бы за стиральным порошком. Миновав разномастные нунминьфаны, я вышла из переулка на проспект, нырнула в супермаркет, купила порошок и только на обратном пути поняла, что меня настиг небывало сильный ливень. Покрывшись гусиной кожей, я шла под холодным светом желтых фонарей[159]

. То был ливень, с которым не поспоришь, сильный и упрямый, он крепко-накрепко обвил мое тело, не давая времени на раздумья. Зонт был все равно что игрушечный, его мотало из стороны в сторону и пару раз едва не вырвало у меня из рук. Я пробиралась вперед, словно Дракула, который скитается по ночам в поисках крови; мне нужно было поскорее отыскать свой насест, во что бы то ни стало[160]. Я родилась в Хами — оазисном городе с самым низким в стране уровнем осадков — и дома у нас никогда не было ни зонтов, ни дождевиков, ни резиновых сапог, поэтому за всю жизнь я не запасла и крупицы опыта борьбы с дождем. Я брела через море воды, изо всех сил стараясь нащупать пока не знакомый мне нунминьфан. Когда, промокнув до нитки, я наконец зашла в холл, из моей груди вырвался протяжный вздох. Здесь тоже какой-никакой, а дом.

В шестьсот десятой я ни разу не готовила. Не хотелось покупать плиту, а вместе с плитой — масло и приправы, и тратить время, чтоб накормить одну себя. Вместо этого я приходила к лавочке у входа в супермаркет и брала себе суп малатан (без перца) с ламинарией, грибами, пекинской капустой, редькой и ростками бамбука. Несколько минут после малатана мой рот ничего не чувствовал, словно там все еще бушевало пламя. Я подозревала (нет, я была почти уверена), что лоточник добавляет в суп маковые зерна. На улице, где стоял супермаркет, теснились ресторанчики, гостиницы, школы, жилые дома — все здесь отличалось от скрупулезно продуманного и потому аристократично-элегантного ансамбля у театра Юйлань в Наньчэне[161], здесь повсюду громоздился беспорядок и хаос аграрного общества.