Между черным и белым. Эссе и поэзия провинции Гуандун

Живот ее круто выпирал, седьмой месяц, не меньше. Весной 2005 года мой живот тоже выгнулся дугой; тяжело ступая, я шагала по улицам Урумчи в поисках пропитания, точно самка дикого зверя. Беспомощно озираясь вокруг, я заметила мужчину, он шел мне навстречу. Я хотела его окликнуть, но он, глядя прямо на меня, свернул за угол и как ни в чем не бывало ушел. В тот миг я почувствовала себя одинокой старухой, которую бросили в пожар войны. Эта дуга поставила крест и на моем честолюбии, и на страсти побеждать. Мужчинам неведомо, через какие пугающие перемены проходит женщина, когда ее беременная матка набухает, им неведом гнетущий ужас, что преследует женщину с того самого мига, как она обнажила живот и улеглась на операционный стол, и до первого крика младенца. Они знают лишь, что, родив, женщина становится совсем другой.

Очевидно, беременная и хозяйка уже неплохо спелись: они вовсю спорили о том, сколько я буду платить за квартиру после переезда. Это меня покоробило. Я еще не согласилась на обмен, а они препираются, сколько я буду платить — пятьсот пятьдесят юаней или пятьсот. Чтоб уговорить меня переехать, беременная уверяла, будто квартплата за двухкомнатную всего пятьсот юаней; хозяйка нежно возразила: «Разницу в пятьдесят юаней сами добавите». Беременная рассердилась, вспыхнула, глаза, губы и ноздри загуляли по лицу; задыхаясь от злости, она процедила: «Добавлю, добавлю». Тут же повернулась ко мне: «Родители приезжают, как тут быть, надо менять квартиру…» — теперь беременная приторно улыбалась и была с ног до головы окутана сказочным сиянием; выражение ее лица менялось со скоростью молнии. Я напугалась, заподозрив, что это ребенок пнул мать из утробы, приказывая ей прекратить склоку.

Мы поднялись на шестой этаж. Беременная взбиралась наверх довольно ловко, хотя не без труда. Открыла замок, толкнула дверь вперед и вжалась в дверной проем, животом наружу, чтоб я могла пройти. Она прижималась к двери словно распятый, пригвожденный к кресту. Этот жест был исполнен дружеского доверия, так маленький зверь подставляет большому свое брюшко. Привыкнув к холоду, к борьбе, к отверженности, я вдруг попала туда, где меня приняли и были мне рады, и неловкость сковала меня по рукам и ногам. Едва ступая, я прошла внутрь, скромно прижалась к стене, искоса оглядела квартиру, чтобы ничем не нарушить данное мне доверие. Я просто постою, вот так. Но беременная твердила: «Смотрите-смотрите, не стесняйтесь». Сфокусировав взгляд, я едва не закричала от страха.

В квартире было тесно и мрачно, словно там заперли целый сонм теней, и каждая говорила сама с собой. Мне не хотелось ни к чему прикасаться. Отовсюду выпирали окоченелые, тяжелые вещи. В квартире, словно в звериной утробе, стояла душная неизбывная жара, все источало первобытную, мощную волю к жизни; здесь соединилось, переплелось мужское и женское; жидкости и секреты, которыми пропиталось пространство, смешались, склеились и превратились в несмываемую маску с запахом сточной канавы, и она паутиной приклеилась ко всему вокруг[169]

. Всюду я чувствовала нечистоту, она исходила и от чашек, и от блюдец, и от бутылок, и от кувшинов, и от двуспальной кровати, застеленной летними циновками, и от сваленных в кучу подушек (лишенные наволочек, истертые, они приглушенно лоснились), и от бирюзового кожаного дивана в гостиной. Я стояла, чужая всему, как лесбиянка, и не могла спокойно принять то, что вижу.

Когда беременная сказала, что хочет посмотреть мою квартиру, я не нашла сил отказать.

Она прошла за мной по пятам и стала вторым чужим человеком, посетившим мою квартиру.

Она ходила по комнатам, нерешительно оглядываясь, часто и тяжело вздыхая. Беременная словно не могла поверить, что здесь-то я и живу. «Ох, светло; ох, просторно; ох, ничего лишнего». В гостиной не оказалось чайного столика, в кухне она не нашла ни сковородок, ни тарелок, в большой спальне на кровати был только полог, простыня, подушка и одеяло, а в маленькой спальне — чемодан с выдвижной ручкой и рюкзак. Вот и все. Она бродила по квартире, охая и вздыхая. Вернувшись в гостиную, беременная посмотрела на меня в упор и сказала с упреком:

— Что же вы так тратитесь, — потом заботливо добавила: — Сколько лишнего за аренду отдавать приходится, — и сочувственно заключила: — Совсем своей выгоды не разумеете.

Мы стояли очень близко — я почти прижималась к ее животу. Я ощущала согревающий жаркий запах, что шел из ее утробы, он сковал меня по рукам и ногам (то был запах обоеполого существа). Ребенок в чреве беременной через ноздри, глаза и рот матери опутывал меня какой-то сверхъестественной силой, он хотел взять надо мной власть, чтоб я приняла решение в его пользу. Вдруг с улицы донесся резкий крик, он звонко шлепнулся о кафель и закружил по гостиной. В тот же миг я очнулась и проглотила согласие, которое уже висело на кончике языка.

И кое-как выдавила:

— Я подумаю.