Между нами только ночь

Ярославский музей, яблони в окне… Музейщики сидят, чай пьют, а Заволокин – считай, родственник, волжанин, ему отпирали запасники, показывали богатства. Сколько радости было, когда вдруг в хранилище Ярославского музея он обнаружит целую папку неизвестных рисунков Михаила Ксенофонтовича Соколова, и солнечно-зеленые лучи, пробившиеся через деревянные переплеты старинного окна, высветят каждый из них так, что видна малейшая черточка, любой штришок. Графику ведь надолго не вывешивают в залах, прячут в папки. А он приедет – ему все сокровища выставят напоказ.

И снова у него в кабинете, уже в Министерстве культуры, – книги разбросаны, статуэтки, иконы везде, шкатулки, картины опять несут. Он был странный чиновник, незаурядный. В нем гудел огонь, и этот огонь помогал ему всякий раз обрести почву под ногами.

Его кабинет был открыт любому, и вереницей шли к Саше не только музейщики, но и художники – бородатые, смурные, немолодые, да и молодые – посидеть, покурить, попросить – кто выставку, кто денег, кто просто сочувствия.

Деньги шевелились у него в кармане, когда они туда попадали. Сестре купил дом в Пучеже. Племянникам на Новый год посылал сказочные подарки.

– Хватит деньги-то изводить! – ругалась Таня.

А он отвечал:

– Пусть я у них останусь в жизни ненормальным Дедом Морозом!

Лёне подарил свой фотоаппарат “Зенит” с набором объективов для съемки макро- и микромира.

Зое Ивановне Саша с Сашей организовали поездку в Париж. Перед отлетом Заволокин вручил ей двести долларов.

– Это я вам зачем даю? – сказал он. – Когда приедете, сразу же наймите такси и с ветерком покатайтесь по городу!

– Я, конечно, этого не сделала, – говорила потом Зоя Ивановна. – Хотя мы столько ходили, что я к вечеру падала. Но запомнила его благородный жест.

– В нашем доме – кругом Саша, – она говорит. – Эти акварели он подарил, эти гравюры Саша оформил и повесил на стену. Как барчук приезжает в гости к тетке своей – это был для нас праздник. И всегда я пекла пироги. Он войдет и скажет:

– Ой, как пирогами пахнет! Как у Али моей в Пучеже!

На оставшиеся от Анатоля золотые дублоны Саша купил у Лёни самодельную книжку, о которой он пламенно мечтал: абстрактные рисунки ветра, несколько часов бушевавшего на крыше чертановской мастерской. Лёня вывесил кисти на веревках, обмакнул их в тушь, прикнопил бумагу на мягкое покрытие крыши. Кисти свободно болтались, чертили картины на листах бумаги, и эти образцы чистых линий, чистого порыва, пятен, точек, движений абсолютной свободы, легли в основу книги, изданной в пятнадцати экземплярах и напечатанной в шелкографской технике. Причем в выходных сведениях Лёня честно признавался: “Художник – Ветер. А я – простой его ассистент”.

Смело можно было сказать, что Александр выкинул деньги на ветер. Отдал их за ветряные рисунки, изобразительное искусство Открытого Пространства высокогорной страны Постоянного Ветра.

Однажды Саша решил привести к Лёне в мастерскую шведов. Лёня симпатизировал шведам. Когда-то месяц он прожил на острове Готланд и там обнаружил Общество любителей птиц.

– Такие люди кудрявые, – рассказывал Лёня, – высокие, краснолицые, белокурые, голубоглазые – сидят в кустах и наблюдают за куликами.

Но Саша предупредил, что будут серьезные гости – министр иностранных дел Пьер Шори со свитой, шведский посол, культурный атташе и другие.

– Сможешь развлечь таких гостей?

– Легко, как хурму сосать! – ответил Лёня.

Я собралась бежать в магазин, а Заволокин:

– Не суетись. Они приедут со своими продуктами – вряд ли тебе доверят угощение столь высокопоставленных политических деятелей.

И действительно, к вечеру прибыли шведы с коробами, полными всевозможных яств, алкогольных напитков, тарелок, чашек, ложек, вилок, ножей, бокалов…

Не удостоив и взглядом шведский харч, Леонид открыл дверь на крышу и шагнул в темноту, приглашая последовать за ним иностранную делегацию. Шведы осторожно ступили на кровлю высотного дома. Черный купол неба во всю ширь был подсвечен красным светом огней огромного города. Миллионы окон переливались внизу как опрокинутое звездное небо. В самом небе не видно ни звезды. Погода осенняя, хмурая, ветреная, как начало ледохода на реке Времени.

Лёня метнулся в сторону и пропал в темноте.

Через секунду там вспыхнул факел, озарив Леонида, и тот, как Данко, высоко поднял палку с горящей паклей над головой.

– Аванти! – вскричал он, приблизившись к бетонной стене.

Яркий свет бензинового факела высветил гигантскую картину с красной ногой, лежащей на кровати.

– “Даблоид номер три: явление учительницы спящему даблоиду”, – с пафосом произнес Лёня.

Саша перевел и объяснил оторопевшим шведам, мол, это выставка-перформанс, чтобы они не пугались и не думали, что художник – психически больной пироман, который собирается поджечь министра иностранных дел Швеции и его друзей вместе с густонаселенной высоткой.

Лёня ринулся вглубь крыши и направил шипящий факел к металлической пожарной лестнице, прямо на глазах приобретая громадную энергию, становясь белым, светящимся и бесформенным.