Инаугурационное шествие Конаре в Темру из своего родного края, долине Лиффи, ведет его в сакральный центр. Когда он достигает его, социально-мифологический и сакральный статус героя повышается, как это обычно происходит с героями с периферии, достигающими сакрального центра. С другой стороны, его путь назад по Шлиге Хуаланн ведет в Царство Смерти, а такие путешествия не всегда заканчиваются благополучно. Вдоль этого пути динамичные злые силы пытаются контролировать дорогу и пространство, по которому едет герой. Пространство становится нестабильным и теряет свою форму. В истории Конаре мы находим обычный пример такого путешествия, присутствующего во многих мифологиях: чтобы преодолеть препятствия на дороге, герой должен вести себя осторожно, соблюдать запреты (как в истории о Ко-наре). Нарушение этих правил ведет к смерти короля-путешественника: весь путь не пройден – и сфера сакрального удаляется583
. Более того, герой не может не нарушить эти правила. Ведь он бросает вызов року. Неизбежно он проигрывает, потому что року не может противостоять никто584. Само забвение героем гейсов/запретов неслучайно и становится частью того воинского восстания против традиционного уклада, о котором мы вели речь в главе VII.Глава XI
Ку Рои и Святогор. Вариации хтонического сюжета
В таких разных и по времени возникновения, и по содержанию эпических традициях, как древнеирландская и русская былинная, мы неожиданно находим одного сверхъественного персонажа, выполняющие сходные функции, с одной стороны, героические, а с другой – присущие хтоническому чудовищу. Речь идет о короле Ку Рои, сыне Даре, в ирландских сагах и о Святогоре русских былин. Вряд ли мы сможем с уверенностью сказать, что оба этих героя отражают исключительно один и тот же архетип гигантского хтонического существа (см. взгляд на этот вопрос у Г. Хендерсона и Б. Н. Путилова585
), в любом случае мы должны раздельно рассмотреть обе традиции, в каждой из которых протагонист предстает как сложный персонаж со своими особыми чертами и историей становления. Особенно важна осторожность суждений в отношении русской былинной традиции, которая бытовала устно вплоть до первых записей XVII в.Народное название былин – стáрины, «сказания о былых деяниях» – отражает историчность жанра, речь идет о народной исторической памяти и представлениях о прошлом (термин этот соответствует др.-ирл. senchas ‘старина, исторические предания’). Как древнеирландская, так и русская мифопоэтическая традиции, отраженные в письменных памятниках или записи устных произведений, несмотря на все различия в историческом развитии двух обществ, несомненно, несут отпечаток христианского мировоззрения, что затрудняет реконструкцию дохристианских религиозных или ритуальных мотивов в этих литературных традициях. Христианство в сочетании с классической греко-римской литературой, в известной степени, дало готовые формы бытовавшим ранее языческим сюжетам, притом что в таких разных европейских культурах, как ирландская и русская, в саговой прозе и в нашей эпической и духовной поэзии христианские и языческие черты вошли в отношения органического синтеза, где элементы язычества стали частью нового, христианского образа мира586
. В таких синтетических культурах довольно сложно выделить собственно дохристианские религиозные или ритуальные функции, предположительно связанные с теми или иными героями и мифологическими персонажами. Мы можем только допустить, что определенные архетипические черты наших двух героев восходят к одному и тому же древнему хтоническому или титаническому существу, хорошо известному по основному мифу. К примеру, индийский миф о героическом боге (deva) Индре, сразившемся с архититаном (asura) Намучи или Вритрой, стал одним из источников для интерпретации Кумарасвами «Сэра Гавэйна и Зеленого Рыцаря», средневековой «игры в обезглавливание». «Игра» эта присутствует и в более архаичном ирландском предании «Пир у Брикриу» (Fled Bricrenn)587. Сопоставления кельтской и индийской традиций в рамках сравнительного мифологического подхода или с точки зрения близости индоевропейских словесных формул позволяет нам в этот раз коснуться сходных сюжетов в кельтском и славянском ареалах. Этот подход представляется оправданным как на историческом, так и на филологическом уровнях, поскольку позволяет взглянуть на каждого из интересующих нас героев в более широком контексте общих индоевропейских универсальных мифов: один сюжет и миф так или иначе указывает на то, что, возможно, было утеряно или забыто в другом сюжете и мифе. В этой главе мы попытаемся найти типологические параллели двух предложенных мифологических сюжетов, а также, насколько это возможно, аргументировать общее индоевропейское происхождение этих сюжетов. В нашем исследовании мы обратимся и к иным произведениям древнеирландской и русской мифопоэтических традиций.