Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

123. Недобрый товарищ{303}

. Собственно, мне следовало бы уметь вывести корни фашизма из собственных детских воспоминаний. Словно завоеватель, посылающий отряды в самые отдаленные провинции, фашизм направил туда своих посланцев задолго до того, как вторгся сам: и это были мои товарищи по школьной скамье. Если буржуазия с незапамятных времен лелеет мечту о дикой народной общности, об угнетении всех всеми, то дети, имена у которых уже были Хорст и Юрген, а фамилии – Бергенрот, Боюнга и Экхардт{304}

, трагически разыграли ее еще до того, как взрослые исторически созрели, чтобы претворить ее в действительность. Я чувствовал мощь того страшного образа, к которому они стремились, столь отчетливо, что всякое счастье после этого казалось мне преходящим и заимствованным. И хотя грянувший Третий рейх опередил мое политическое суждение, он не был неожиданностью для моей бессознательной готовности к страху. Столь близко затронули меня все проявления перманентной катастрофы, столь неизгладимо были впечатаны в меня памятные знаки немецкого пробуждения, что все их я узнал в чертах гитлеровской диктатуры, и довольно часто в моем глупом ужасе мне представлялось, будто тотальное специально было задумано против меня, чтобы всё же причинить мне всё то, чего мне до поры до времени, в моем детстве, на пороге становления этого государства, удавалось избегать. Пятеро патриотов, набросившиеся на одного-единственного школьного товарища, избившие его, а когда он пожаловался учителю, объявившие его предателем класса, – разве это не те же люди, которые потом пытали заключенных, чтобы обвинить во лжи иностранцев, говоривших о пытках заключенных? Разве не они, ликовавшие, когда первый ученик ошибался во время ответа, потом, растерянно ухмыляясь, стояли вокруг лагерника-еврея и потешались, когда тот слишком уж неумело пытался повеситься? Те, кто не умели толком построить фразу, но при этом любую фразу, произнесенную мной, считали слишком длинной, – разве не они ликвидировали немецкую литературу и заменили ее собственными словесами?{305}

Некоторые из них навешивали себе на грудь загадочные значки и хотели стать морскими офицерами в глубине страны, которая уже давно не имела никакого морского флота: они назвали себя штурмбанфюрерами и штандартенфюрерами, легитимистами нелегитимности. Подавленные интеллигенты, которые добивались в учебе столь же скромных успехов, каких при либерализме добиваются умельцы-рукодельники, не имеющие связей, те, что, ублажая родителей, усердно выпиливали лобзиком или даже для собственного удовольствия в долгие послеполуденные часы чертили цветными чернилами запутанные чертежи, – все они пособляли своим усердием ужасам Третьего рейха – и теперь вновь оказываются обмануты. А те, кто постоянно и упорно препирался с учителем и, как обычно говорилось, мешал уроку, но с первого дня, даже с первого часа после получения аттестата примкнули к союзу «взрослых мужчин», сидя с теми же учителями за тем же столом и распивая то же пиво, – они были призваны следовать за вождями, эти бунтари, в чьем нетерпеливом ударе кулаком по столу уже слышались отзвуки обожествления господ. Им достаточно было всего-то остаться на второй год, чтобы обогнать тех, кто перешел в следующий класс, и отомстить им. С тех пор как они, амтсвальтеры[83]

и кандидаты на смерть, перешли из снов в явь и лишили меня моей прежней жизни и моего языка, мне нет нужды видеть их во сне. Фашизм – это детский кошмар, пришедший к самому себе.

1935