Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

124. Картинка-перевертыш.

Почему вопреки историческому развитию, приведшему к олигархии, рабочие всё меньше осознают, что они – рабочие, всё же можно понять на основе некоторых наблюдений. В то время как объективно отношения собственников и производителей к аппарату производства принимают всё более застывшую форму, всё сильнее флуктуирует субъективная классовая принадлежность. Этому потворствует само экономическое развитие. Органический состав капитала требует, как часто отмечали, контроля скорее со стороны технически подкованных людей, чем со стороны владельцев фабрик. Последние были как бы противоположностью живого труда, первые же соответствуют доле машин в капитале. Однако квантификация технических процессов, их членение на мельчайшие операции, по большей части не зависящие от образования и опыта, в существенной мере превращает экспертный статус этих «руководителей нового стиля» в чистую иллюзию, за которой скрывается привилегия быть допущенным к власти. Тот факт, что техническое развитие достигло уровня, который в принципе позволяет любому человеку выполнять любую функцию, – этот имманентно-социалистический элемент прогресса в позднем индустриальном обществе превращается в пародию. Принадлежность к элите предстает достижимой каждому. Нужно лишь дождаться, когда тебя примут. Пригодны те, кто схож с нею: в либидинозности всей своей возни, в здоровом технократическом настрое, наконец – в бодрости и оптимизме реальной политики{306}

. Они эксперты только в области контроля. То, что на это способен каждый, не лишило экспертов их роли, а привело к тому, что теперь на эту роль может быть взят любой. Предпочитают того, кто лучше других сможет встроиться. Понятно, что избранных остается всё меньше, однако достаточно самой структурной возможности, чтобы успешно поддерживать иллюзию равных возможностей для всех в той системе, которая элиминировала свободную конкуренцию, жившую этой иллюзией. То, что технические средства могли бы позволить достигнуть состояния, при котором не существовало бы привилегий, все, в том числе и те, кто находится в тени, склонны рассматривать как заслугу тех самых общественных отношений, которые этому препятствуют. В целом субъективная классовая принадлежность ныне обнаруживает мобильность, которая позволяет забыть о застылости самого экономического устройства: представляется, что застылое всегда можно подвинуть. Даже то, что единичный человек бессилен заранее просчитать свою экономическую судьбу, вносит свой вклад в подобную утешительную мобильность. Крах обусловливается не отсутствием у человека старательности, а непрозрачной иерархической структурой, в которой никому не дано чувствовать себя в безопасности, даже самым верхам: все равны перед лицом угрозы. Если в самом успешном и популярном фильме года{307}

летчик-герой возвращается с войны, чтобы, став drugstore jerk[84]

, сносить издевки карикатурных мелких буржуа, то подобная картина не только удовлетворяет бессознательную тягу зрителей к злорадству, но и вдобавок укрепляет их в сознании того, что все люди действительно братья. Крайняя несправедливость оборачивается обманчивой картиной справедливости, утрата людьми их квалификации – картиной их равенства. Перед социологами, однако, встает мрачный и парадоксальный вопрос: где же пролетариат?