Minima Moralia. Размышления из поврежденной жизни

133. Вклад в историю духа. В моем экземпляре Заратустры, изданном в 1910 году, в конце напечатаны издательские анонсы. Все они без исключения ориентированы на племя читателей Ницше, каковыми их представлял себе Альфред Крёнер{325}

из Лейпцига – а он, видно, в этом разбирался. «Идеальные цели жизни Адальберта Свободы{326}. В своем произведении Свобода зажег видный издалека маяк Просвещения, который озаряет ярким светом все проблемы пытливого человеческого духа и четко демонстрирует нам истинные идеалы разума, искусства и культуры. Масштабный, роскошно оформленный труд от начала до конца читается увлекательно, приковывает внимание, пробуждает мысль, поучителен и оказывает стимулирующее воздействие на все подлинно свободные умы, словно закаляющая нервы водная процедура и освежающий горный воздух». Подпись: Человечество. Почти столь же достойно рекомендации, как книги Давида Фридриха Штрауса. «О Заратустре

Макса Цербста{327}. Существует два Ницше. Один – это всемирно известный „модный философ“, блестящий литератор и наделенный мощным слогом мастер стиля, о котором все сегодня только и говорят и несколько ложно истолкованных понятий из произведений которого стали сомнительным общим достоянием „образованных“. Другой Ницше – это непостижимый, неисчерпаемый мыслитель и психолог, великий знаток людей и оценщик жизни, обладающий недостижимой мощью духа и силой мысли, и за ним далекое будущее. Два рассуждения, содержащиеся в данной книжице, имеют целью растолковать этого другого Ницше всем проницательным и серьезным людям нашей современности». Право, я в таком случае предпочел бы того, первого. Поскольку другой – это «Философ и благородный человек. К характеристике Фридриха Ницше Меты фон Салис-Маршлинс{328}

. Книга захватывает откровенным изложением всех чувств, которые личность Ницше вызвала в душе независимой женщины». Не забудь плетку, как учил Заратустра. Вместо этого предлагается следующее: «Философия радости Макса Цербста. Д-р Макс Цербст опирается на Ницше, однако пытается при этом преодолеть его известную однобокость… Автор не стремится к смелым абстракциям – перед нами скорее гимн, философский гимн радости, который он выдает». Словно студенческие проказы вытворяет. Только никаких однобокостей! Лучше прямиком в атеистические эмпиреи: «Четыре Евангелия. На немецком языке. Введение и примечания д-ра Генриха Шмидта{329}

. В противоположность искаженной, многократно переработанной литературной форме, в которой до нас дошли тексты Евангелия, это новое издание возвращается к истокам и может обладать высокой ценностью не только для истинно религиозных людей, но и для тех „антихристиан“, которые ощущают необходимость в социальной работе». Выбор затруднителен, однако можно с успокоением посчитать, что обе элиты так же терпимы друг к другу, как евангелисты-синоптики: «Евангелие о новом человеке (синтез: Ницше и Христос) Карла Мартина. Чудесная, укрепляющая дух книжечка. Всё, что в науке и искусстве современности встало на борьбу с призраками прошлого, пустило корни и расцвело пышным цветом в этом столь юном и одновременно зрелом уме. И примечательно: этот „новый“, совершенно новый человек поит себя и нас самым что ни на есть освежающим напитком из древнего живительного источника: из той, другой спасительной вести, чистейшие звуки которой слышны в Нагорной проповеди… И по форме простота и величие его слов близки тем!» Подпись: Этическая культура. Чудо произошло уже почти лет сорок тому назад – в любом случае, не меньше двадцати лет отделяло его от той поры, когда гений Ницше справедливо решил прервать всякое общение с миром. Однако это ничуть не помогло – вдохновенно неверующие попы и представители той организованной этической культуры, которая позднее в Нью-Йорке подгоняла эмигранток, живших когда-то в достатке, под роль официанток, прибрали к рукам наследие того, кто боялся, не услышал ли кто, как пел он сам себе песнь гондольера{330}. Уже тогда надежда на то, чтобы отправить бутылочную почту в бурный поток вторгающегося варварства, была милой иллюзией: письма отчаяния застряли в иле живительного источника, и ими воспользовалась шайка благородных людей и прочего сброда, переработав их в высокохудожественные, но недорогие настенные украшения. С того момента прогресс коммуникации и в самом деле набрал обороты. Кто, в конце концов, возьмется укорять даже самые свободные умы в том, что они больше не пишут для воображаемых потомков, доверчивость которых, возможно, даже превосходит доверчивость современников, а пишут единственно для мертвого бога?