Мир без конца

Но все-таки она торговала, несомненно, лучшим английским алым сукном, которое когда-либо видел Кингсбридж, и дело шло бойко. Марк и Медж продавали в розницу ярдами, замеряя и отрезая сукно покупателям на нужную длину, а Керис вела дела с оптовыми торговцами из Винчестера, Глостера и даже из Лондона, договаривалась о скидках – на тюк, а то и на шесть сразу. К полудню понедельника она уверилась, что распродаст все до конца недели.

Когда торговля замерла ближе к обеду, девушка решила пройтись по ярмарке, испытывая глубокое удовлетворение. Ей удалось справиться с трудностями, как и Мерфину. У лотка Перкина Керис остановилась поболтать с жителями Уигли. Гвенда тоже победила. Вон она, замужем за Вулфриком – что казалось поистине невозможным, – а у нее в ногах, на земле, сидит годовалый, пухлый и довольный, малыш Сэмми. Аннет, как всегда, торговала яйцами с подноса, а Ральф отбыл во Францию сражаться за короля и, может быть, никогда не вернется.

Чуть дальше Керис увидела отца подруги Джоби, торговавшего беличьими шкурками. Дурной человек, но вроде он перестал досаждать Гвенде.

Керис подошла к лотку своего отца. В этом году она убедила Эдмунда закупить меньше шерсти. Международный рынок шерсти не может не пострадать, когда французы и англичане нападают друг на друга и жгут корабли.

– Как дела?

– Ровно, – ответил Эдмунд. – Думаю, я правильно рассчитал. – Он забыл, что обязан более осторожным расчетом не себе, а дочери, но это мелочи.

Появилась кухарка Татти с обедом для хозяина: баранья похлебка в горшочке, хлеб и кувшин эля. Важно производить на людей впечатление состоятельного, но не слишком богатого человека. Много лет назад Эдмунд объяснил Керис, что покупатели должны считать продавца преуспевающим, но им покажется оскорбительным приумножать богатство торговца, и без того купающегося в деньгах.

– Хочешь есть? – спросил отец.

– Умираю с голоду.

Он встал, потянулся за горшком с похлебкой, но вдруг пошатнулся, издал странный звук, нечто среднее между мычанием и криком, и рухнул на землю.

Кухарка завизжала. Керис крикнула:

– Папа!

Впрочем, она сознавала, что ответа не будет. По тому, как он упал – безвольно, тяжело, будто мешок с луком, – она поняла, что отец потерял сознание. Керис подавила желание закричать и опустилась на колени рядом с отцом. Тот был жив и хрипло дышал. Она схватила запястье и принялась нащупывать биение. Вот оно, сильное, но медленное. Лицо Эдмунда всегда было красным, а сейчас побагровело.

– Что же это? – твердила Татти. – Как же это?

Керис заставила себя говорить спокойно:

– С ним случился удар. Позови Марка-ткача. Он отнесет отца в госпиталь.

Кухарка убежала. Вокруг собрались люди с соседних лотков. Дик-пивовар покачал головой:

– Бедняга Эдмунд. Что я могу сделать?

Он был чересчур старым и толстым, чтобы поднять Эдмунда.

– Сейчас придет Марк и отнесет его в госпиталь. – Керис вдруг расплакалась. – Надеюсь, он поправится.

Показался ткач. Он легко поднял Эдмунда и, бережно прижимая к себе могучими руками, пошел к госпиталю, криком прокладывая путь в толпе:

– Эй, осторожнее! С дороги, пожалуйста! Больного несу, больного!

Керис двинулась за ним. Она почти ничего не видела из-за слез, поэтому старалась держаться широкой спины Марка. Они добрались до госпиталя и прошли внутрь. Девушка с радостью узнала морщинистое лицо Старушки Юлии.

– Позовите мать Сесилию, скорее!

Старая монахиня торопливо ушла, а ткач положил Эдмунда на тюфяк возле алтаря.

Олдермен оставался без сознания, глаза закрыты, дыхание натужное. Керис потрогала его лоб. Не горячий и не холодный, обычный. Что же стряслось? Все произошло так внезапно. Только что он разговаривал с ней, а в следующий миг упал без чувств. Что это может быть?

Пришла мать Сесилия. Ее привычная деловитость успокаивала. Настоятельница встала на колени у тюфяка, послушала сердце и дыхание Эдмунда, пощупала запястье и дотронулась до лица.

– Принеси одеяло и подушку, – сказала она сестре Юлиане, – и сходи за кем-нибудь из монахов-врачей. – Потом встала и посмотрела на Керис: – Это удар. Он может поправиться. В наших силах лишь поудобнее его положить. Врач скорее всего посоветует пустить кровь, но в остальном единственным лекарством остается молитва.

Этого Керис было мало.

– Я схожу за Мэтти.

Девушка выскочила из госпиталя и устремилась через ярмарку, вспоминая, что точно так же бежала год назад, когда истекала кровью Гвенда. На сей раз плохо стало ее отцу, и Керис ощущала иную разновидность испуга. Она очень переживала тогда за подругу, но теперь будто рушился мир. От страха, что отец может умереть, возникло жуткое наваждение, знакомое по сновидениям, – словно она стоит на кровле Кингсбриджского собора и спуститься вниз может, только спрыгнув.

Бег по городским улицам немного успокоил, и у дома Мэтти девушка уже овладела собою. Мэтти наверняка знает, что делать. Скажет: «Я уже такое видела, знаю, что будет дальше; вот лекарство, которое поможет».

Керис постучала и, не дождавшись немедленного ответа, в нетерпении рванула дверь. Та оказалась открытой. Она ворвалась в дом с криком: