Мир без конца

– Мэтти, идем скорее в госпиталь, мой отец захворал!

В передней комнате никого не было. Керис отдернула занавеску на кухню. Тоже пусто. Девушка не сдержалась и громко посетовала: «Ну почему тебя нет именно сейчас!» Осмотрелась, пытаясь отыскать хоть какой-то намек относительно того, куда могла подеваться Мэтти, и лишь теперь заметила, насколько нежилым выглядит помещение. Кувшинчики и флакончики пропали с полок, исчезли пестики и ступки, которыми Мэтти растирала снадобья; сгинули котелки для варки и ножи для трав. Керис вернулась в переднюю часть дома и не увидела личных вещей Мэтти: шкатулки для шитья, полированных деревянных чашек для вина, вышитой шали, украшавшей стену, резного костяного гребня, который знахарка берегла как зеницу ока.

Мэтти все собрала и ушла.

Керис догадывалась почему: наверняка услышала про вчерашние расспросы Филемона. По обычаю церковный суд собирался в субботу ярмарочной недели. Всего-то два года прошло с тех пор, как на нем осудили Полоумную Нелл по вздорному обвинению в ереси.

Мэтти, конечно, никакая не еретичка, но это трудно доказать, в чем сполна удостоверились множество пожилых женщин. Она прикинула, должно быть, каков будет исход суда, и эти мысли побудили ее к действиям. Никого не предупредив, она сложила вещи и покинула город. Наверное, нашла какого-нибудь крестьянина, который возвращался домой, распродав товар, и подсела к нему в повозку. Керис представила, как Мэтти уезжает на рассвете: сундучок с вещами под рукой, капюшон плаща надвинут так, чтобы не было видно лица. Никто никогда не узнает, куда она делась.

– Что же мне делать? – обратилась Керис к пустой комнате.

Мэтти лучше всех в Кингсбридже знала, как помогать больным. Хуже мгновения, чтобы исчезнуть, она и придумать не могла: именно когда Эдмунд без сознания лежит в госпитале. Керис была близка к отчаянию.

Она присела на стул Мэтти. Грудь ее до сих пор бурно вздымалась после бега. Хотелось, конечно, ринуться обратно в госпиталь, но в этом не было ни малейшего смысла. Так отцу не поможешь.

«В городе должен быть целитель, – подумала она, – причем такой, который полагался бы не только на молитвы, святую воду и кровопускание, а человек, прописывающий заведомо действенные средства». Сидя в пустом доме Мэтти, Керис вдруг поняла, что всего один горожанин годится на такое, всего один знаком с заветами знахарки и верит в их целебную силу. Этот человек – она сама.

Мысль озарила ее словно ослепительный свет откровения; она сидела не шевелясь и размышляла о возможных последствиях. Она знала рецепты основных настоев Мэтти – для снятия боли, для промывания ран, для понижения жара и для вызывания рвоты. Ведала, для чего нужны самые распространенные травы: укроп – от несварения желудка, фенхель – от жара, рута – от вздутий в животе, сердечник – от бесплодия. Знала и средства, к которым знахарка никогда не прибегала: припарки из навоза, компрессы с золотом и серебром, куски пергамента со стихами из Писания, которые полагалось привязывать к немощной части тела.

Кроме знаний у нее было чутье. Так и мать Сесилия говорила – настоятельница ведь едва не умоляла Керис податься в монахини. Что ж, в монастырь она, конечно, не пойдет, но может, пожалуй, заменить Мэтти. Почему бы и нет? С суконным делом вполне справится Марк-ткач – основная работа уже выполнена.

Можно поискать других знахарок – в Ширинге, Винчестере, может быть, в Лондоне, порасспрашивать их, что от чего помогает, а что не годится. Мужчины неохотно рассказывают о своих ремесленных навыках – «тайнах», как они их называют, будто в способе дубления кожи или в том, как подковать лошадь, заключается что-то сверхъестественное, – но женщины обычно готовы поделиться знаниями.

Нужно будет, кстати, почитать древние тексты монахов. Наверняка там найдется зерно истины. Может, чутье, о котором говорила мать Сесилия, позволит извлечь из монашеского многословия что-то разумное.

Она наконец встала и вышла из дома Мэтти. Обратно Керис шагала медленно, опасаясь новостей из госпиталя, почти смирившись с неизбежным. Будь что будет: отец либо поправится, либо нет. Оставалось лишь повторять себе, что впредь, когда кто-либо из близких заболеет, она сделает все возможное для их исцеления.

Глотая слезы, она протолкалась через ярмарку к аббатству. Вошла в госпиталь, страшась даже посмотреть на отца. Приблизилась к его ложу, вокруг которого толпились люди: мать Сесилия, Старушка Юлия, брат Иосиф, Марк-ткач, Петранилла, Элис, Элфрик.

«Чему быть, тому не миновать», – подумала Керис, дотронувшись до плеча сестры. Та отодвинулась, пропуская. Керис увидела отца.

Он был жив, даже в сознании, хотя выглядел изможденным и очень бледным.

Эдмунд посмотрел на дочь и слабо улыбнулся:

– Боюсь, я вас напугал. Прости, моя дорогая.

– Слава богу. – Керис разрыдалась.

* * *

В среду утром Мерфин подошел к лотку Керис в сильном смятении.

– Бетти Бакстер только что задала мне странный вопрос. Она хотела знать, кто выступит против Элфрика на выборах олдермена.