Мир без конца

– Милорд епископ, – торжественно обратился он к судье, потом сразу же повернулся к толпе. – Как всем известно, горожанка Мэтти-знахарка бежала, испугавшись суда и признав тем самым свою вину. Керис много лет навещала дом Мэтти, а всего несколько дней назад прилюдно защищала ее тут, в соборе.

Так вот для чего Филемон расспрашивал ее про знахарку! Керис перехватила взгляд Мерфина. Юноша тогда сказал, что его беспокоит отсутствие смысла в происходящем и происки Филемона. Опасения оказались обоснованными. Теперь все стало понятно.

Какая-то часть сознания Керис одновременно дивилась преображению Филемона. Неуклюжий и жалкий мальчишка сделался спесивым, уверенным в себе мужчиной, отнюдь не робевшим перед епископом, приором и горожанами. Вдобавок он источал яд, как змея, готовая напасть.

– Керис говорила, что клянется, будто знахарка не ведьма, – продолжал между тем Филемон. – С чего бы ей в этом клясться? Разве для того, чтобы отвести подозрения от себя?

– Да с того, что она невиновна, как и Мэтти, лживый ты лицемер! – крикнул Мерфин.

За такое могли бы посадить в колодки, но люди наперебой загомонили, и оскорбление осталось без последствий.

Филемон вещал:

– Недавно же Керис чудесным образом придала сукну именно тот оттенок итальянского алого, какой никак не давался кингсбриджским красильщикам. Как ей это удалось? Да при помощи магических чар!

Керис расслышала зычный голос Марка-ткача:

– Ложь!

– Она не могла заниматься этим при свете дня. По ночам разводила костер на своем заднем дворе, и это наблюдали те, кто проживает по соседству.

Филемон оказался весьма усерден в сборе доказательств, опросил соседей. У Керис засосало под ложечкой.

– Кроме того, она распевала какие-то диковинные песни. К чему бы?

Керис могла бы ответить, что напевала просто от скуки, когда кипятила краски и погружала сукно в котел, но Филемон явно обладал способностью извращать невинные события в проявления злонамеренности. Он понизил голос до пугающего шепота и произнес:

– К тому, что она призывала для тайной помощи князя тьмы… – Тут он возвысил голос до крика. – Люцифера!

Толпа застонала от ужаса.

– Это сатанинский алый цвет!

Керис посмотрела на Мерфина. Тот побледнел и сказал:

– Это дурачье начинает ему верить.

К Керис стало возвращаться мужество.

– Не отчаивайся. Мне еще не давали слова.

Мерфин взял ее за руку.

– Она использовала не только заклинания. – Теперь Филемон говорил ровно, без визгливых ноток в голосе. – Мэтти-знахарка также варила приворотные зелья. – Он обвел взглядом толпу, словно упрекая. – Может статься, среди нас в соборе находятся дурные девицы, обольщавшие мужчин зельями Мэтти.

«Твоя сестра одна из них, – подумала Керис. – Интересно, известно ли о том Филемону?»

– Вот свидетельство послушницы, – закончил Филемон.

Встала Элизабет Клерк и заговорила тихим голосом, опустив голову, как бы воплощая собою монашеское смирение.

– Клянусь говорить чистую правду, уповая на спасение. Я была обручена с Мерфином-строителем.

– Ложь! – крикнул юноша.

– Мы любили друг друга и были счастливы, – продолжала Элизабет. – Но нежданно он переменился. Стал словно чужим человеком. Охладел ко мне.

Филемон спросил:

– Ты замечала что-нибудь необычное, сестра?

– Да, брат. Я видела, как он держал нож левой рукой.

Толпа охнула. Это был неоспоримый признак зачарованности. Керис-то знала, что Мерфин одинаково хорошо владеет обеими руками.

Элизабет прибавила:

– А потом он сказал, что собирается жениться на Керис.

«Немыслимо, – думала Керис, – достаточно, оказывается, лишь чуть-чуть видоизменить правду, и все начнет обретать зловещий смысл». Ей-то было ведомо, что произошло на самом деле. Мерфин с Элизабет дружили до тех пор, пока сама Элизабет не дала ясно понять, что дружбы ей мало. Мерфин тогда признался, что не разделяет ее чувства, и они расстались. Все просто, но сатанинское заклятие выглядело куда убедительнее.

Может, Элизабет и вправду убедила себя в том, что придерживается истины, но Филемон-то прекрасно знал, что она лжет. Однако он был всего-навсего орудием в руках Годвина. Неужто Годвин не терзается муками совести, выслушивая эти чудовищные наветы? Или он твердит себе, что любая клевета оправданна, коли она к вящей славе аббатства?

– Я никогда не полюблю другого мужчину, поэтому решила посвятить свою жизнь Богу. – Элизабет опустилась на скамью.

Керис понимала, насколько сильным свидетельством стали слова послушницы, и на душе у нее стало пасмурно, как в зимний день. То обстоятельство, что Элизабет подалась в монахини, придавало весомость ее утверждениям. Она прибегла к этакому душещипательному вымогательству: мол, как вы можете мне не поверить, когда я пошла на такую жертву?

Горожане притихли. К своему изумлению, они оказались вовсе не на забавном судилище над безумной старухой. На их глазах вершилась расправа над одной из полноправных жительниц города.

Филемон произнес:

– Милорд епископ, наиболее серьезные обвинения выдвигает близкий родственник подсудимой, ее деверь Элфрик-строитель.