Мир без конца

– Немедленно спрячьте ваше жалкое хозяйство, иначе вам не разрешат остаться в этом городе, не говоря уже об аббатстве.

Керис выплеснула таз, метя мужчине в пах. Чужак отпрыгнул, но на штаны все равно попало.

Она вернулась внутрь и наполнила таз чистой водой из фонтана. Под аббатством была проложена труба, по которой чистая речная вода – ее брали выше города по течению – поступала в фонтаны во двориках, на кухнях и в госпитале. Особое ответвление подземного водовода промывало отхожие места. «Однажды, – подумала Керис, – будет построено новое отхожее место, рядом с госпиталем, чтобы престарелым больным вроде Юлианы не приходилось таскаться далеко».

Чужак вошел внутрь следом за нею.

– Помойте руки, – велела она, протягивая ему таз.

Он помедлил, но принял посудину.

Керис оглядела его. На вид, пожалуй, ее ровесник, а ей двадцать девять.

– Вы кто?

– Гилберт из Херефорда, паломник. Пришел поклониться мощам святого Адольфа.

– В таком случае можете остаться на ночь в госпитале при условии, что будете почтительно обращаться ко мне и ко всем остальным.

– Да, сестра.

Керис возвратилась во двор. Стоял теплый весенний день, солнце отражалось от гладких древних каменных поверхностей. В западной галерее сестра Мэйр разучивала с ученицами женской школы новый гимн, и Керис остановилась послушать. Люди говорили, что Мэйр похожа на ангела, со своей светлой кожей, ясными глазами и губами, что выгибались подобно луку. Считалось, кстати, что школой тоже заведует Керис: она отвечала за всех гостей монастыря, за любого, кто приходил к монахиням из мира за монастырскими стенами. В эту школу она ходила и сама почти двадцать лет назад.

Сейчас здесь учились десять девочек в возрасте от девяти до пятнадцати лет – несколько дочерей кингсбриджских купцов и дети знати. Гимн, где говорилось, что Господь добр и щедр, допели, и одна из девочек спросила:

– Сестра Мэйр, если Бог добрый, почему он позволил умереть моим родителям?

Детские уста задали тот самый вопрос, который рано или поздно задает себе всякий юнец, если у него в голове достаточно мозгов: почему на свете столько зла? Керис и сама не раз спрашивала себя об этом. Она пригляделась к девочке. Тилли Ширинг, племянница графа Роланда, двенадцатилетняя непоседа, давно пришлась Керис по душе. Ее мать истекла кровью, рожая дочь, а отец вскоре сломал себе шею на охоте, после чего девочку взял на воспитание граф.

Мэйр дала уклончивый ответ о неисповедимых путях Господних. Тилли явно осталась разочарованной, однако не смогла придумать, как правильно возразить, и умолкла. Но Керис не сомневалась, что девочка непременно задаст свой вопрос снова.

Мэйр велела ученицам повторить гимн, а сама подошла к Керис.

– Умная девочка, – сказала та.

– Лучшая в классе. Через год-два начнет спорить по любому поводу.

– Она кого-то мне напоминает. – Керис нахмурилась. – Какой была ее мать?

Мэйр слегка коснулась руки Керис. Монахиням запрещались этакие выражения привязанности, но Керис смотрела сквозь пальцы на нарушение подобных запретов.

– Она напоминает тебя, – объяснила Мэйр.

Керис рассмеялась.

– Я никогда не была пригожей.

Впрочем, Мэйр была права: Керис задавала щекотливые вопросы с малолетства. Позже, сделавшись послушницей, она принималась спорить на каждом уроке богословия. Всего через неделю мать Сесилия велела ей помалкивать на занятиях. Затем Керис стала нарушать монастырские правила, а в ответ на увещевания ставила под сомнение обоснованность монашеского уложения. Настоятельнице снова пришлось призвать ее к молчанию.

В скором времени мать Сесилия предложила ей сделку. Керис позволялось проводить бо́льшую часть времени в госпитале – эту часть монашеской жизни она одобряла – и пропускать службы при необходимости. Взамен она соглашалась мириться с дисциплиной и держать свои богословские воззрения при себе. Керис приняла сделку неохотно, но мать Сесилия проявила мудрость, и в итоге все остались довольны. Договоренность соблюдалась по сей день, поскольку Керис теперь надзирала за госпиталем и почти не отвлекалась на что-либо еще. Она пропускала больше половины служб, но редко говорила или делала что-то, что могло вызвать неодобрение других монахинь.

Мэйр улыбнулась:

– Теперь ты красивая. Особенно когда смеешься.

Керис на мгновение словно утонула в синих глазах монахини. Тут раздался детский крик.

Она обернулась. Крик доносился вовсе не со дворика, а из госпиталя. Керис поспешила в крохотный приемный покой. Кузнец Кристофер держал на руках девочку лет восьми, свою дочку Минни. Девочка кричала от боли.

– Положи ее на тюфяк.

Кристофер подчинился.

– Что случилось?

Верзила-кузнец заговорил визгливо, вне себя от страха:

– Споткнулась у меня в мастерской, упала рукой на раскаленное железо. Сделай что-нибудь, сестра, прошу тебя! Ей так больно!

Керис погладила девочку по щеке.