Мир без конца

Возможно, она была права. Богатые монастыри вроде Дарема или Сент-Олбанса постоянно жаловались на огромное количество знатных гостей, случалось, даже королевской крови.

Петранилла продолжала:

– Вчера была годовщина смерти моего отца.

«Так вот откуда взялся дворец, – понял Годвин. – Она вспоминала славные деяния деда».

– Ты приор уже почти девять лет. Я не хочу, чтоб мой сын застрял тут навсегда. Архиепископы и король должны поставить тебя епископом на более важное аббатство – в тот же Дарем, – а то и отправить посланником к папе.

Годвин и сам всегда думал, что Кингсбридж будет для него ступенькой к более высоким чинам, но теперь сознавал, что тщеславные замыслы были слишком дерзкими. Казалось, лишь недавно он одержал победу на выборах приора, и не покидало ощущение, что едва успел занялся серьезными делами, но мать не ошибалась: прошло больше восьми лет.

– Почему о тебе не вспоминают, когда речь идет о более важных назначениях? Потому что просто не ведают о твоем существовании! Ты настоятель крупного монастыря, но мало кому об этом известно. Покажи свое величие! Построй дворец. Пригласи первым архиепископа Кентерберийского. Посвяти часовню его любимому святому. Извести короля, что построил королевские покои в надежде, что он посетит тебя.

– Погоди, как-то все сразу, – попросил Годвин. – Я бы с удовольствием построил дворец, но у нас нет денег.

– Так найди.

«Где прикажете взять?» – хотелось ему спросить, но в этот миг вошли мать Сесилия и сестра Наталия. Петранилла и настоятельница поздоровались с настороженной вежливостью, после чего мать удалилась.

Монахини сели. Настоятельнице шел пятьдесят второй год, в ее волосах пробивалась седина, а зрение слабело. Она по-прежнему сновала по монастырю, хлопотала, как птичка, совала клювик в каждое помещение, раздавала указания сестрам, послушницам и служкам, но с годами смягчилась и, как могла, старалась избегать противостояний.

В руках она держала какой-то свиток.

– Женский монастырь получил наследство, – устроившись поудобнее, сказала Сесилия. – От одной благочестивой женщины из Торнбери.

– Сколько? – справился Годвин.

– Сто пятьдесят фунтов в золотых монетах.

Годвин растерялся. Это были огромные деньги. На них вполне можно построить скромный дворец.

– Наследство получил женский монастырь… или аббатство?

– Монастырь, – твердо ответила настоятельница. – Вот копия завещания.

– А почему она оставила вам столько денег?

– Скорее всего потому, что мы выходили ее, когда она заболела по пути домой из Лондона.

Круглолицая и добросердечная сестра Наталия, на несколько лет старше Сесилии, проговорила:

– Мы не знаем, где лучше хранить деньги.

Годвин покосился на Филемона. Наталия сама подала им повод для разговора, который они намеревались завести.

– Где вы храните их сейчас? – спросил Годвин.

– В спальне настоятельницы, куда можно попасть лишь из дормитория.

Приор, будто размышляя вслух над только что пришедшей в голову мыслью, произнес:

– Может, некоторую сумму из наследства потратить на новую сокровищницу?

– Думаю, она необходима, – согласилась Сесилия. – Простая каменная постройка, без окон, с крепкой дубовой дверью.

– Такую возведут быстро, – отозвался Годвин. – Обойдется она не дороже пяти-десяти фунтов.

– Мы считаем, что безопаснее всего разместить ее в соборе.

– Вы полагаете?

Так вот почему монахини пришли к приору. Им не понадобилось бы его разрешение на строительство новой сокровищницы на своей половине, но вот собором братья и сестры пользовались совместно.

– Да, ее можно поставить у стены, в углу северного трансепта и хоров, а вход сделать из собора.

– Приблизительно так я и думала.

– Если хотите, я сегодня же поговорю с Элфриком и попрошу его посчитать расходы.

– Прошу вас.

Годвин был очень доволен, что урвал у Сесилии часть неожиданно свалившихся на нее денег, но после разговора с матерью жаждал наложить руки на большее. Он бы прибрал наследство целиком. Но как?

Зазвонил соборный колокол, все четверо встали.

Осужденного мужчину вывели к западному торцу собора, раздели и крепко привязали за руки и за ноги к деревянной прямоугольной раме наподобие дверного проема. Поглазеть на казнь собралось около сотни горожан. Простых монахов и сестер не позвали: им не полагалось лицезреть кровопролитие.

Палачом был пятидесятилетний Уилл-дубильщик, у которого от его ремесла потемнела и задубела даже собственная кожа. В чистом полотняном фартуке он стоял возле маленького столика, на который выложил ножи, а один из них точил о камень. От скрежета стали по граниту Годвин содрогнулся.

Приор прочел несколько молитв, закончив просьбой к Господу на английском, не на латыни, сделать так, чтобы смерть вора послужила во славу Божью, дабы отвратить остальных от этого греха, после чего кивнул дубильщику.

Уилл встал за спиной привязанного вора, взял маленький ножик с острым концом и вонзил в шею Гилберта. Затем провел длинный прямой разрез вдоль спины, до самого пояса. Гилберт взвыл от боли, из разреза хлынула кровь. Уилл между тем сделал второй разрез – поперек, по плечам, из-за чего кровавые полосы сложились в подобие буквы Т.