Младшая сестра Смерти

Аза направляет мотоцикл под огромную арку или пешеходный мост — не берусь судить, что это. Внаглую объехав короткий шлагбаум, «харлей» мчится дальше. Мелькают граффити и вывески, битые и целые окна, мешки со строительным мусором и мусор без мешков. Собака срывается с места и, гавкая, преследует нас, но вскоре сдается. Изредка попадаются люди. Почти все — с гитарными кофрами на спинах.

Попетляв немного, бубновый король паркуется и отдает команду:

— Слезай.

Я с трудом сползаю с мотоцикла и чуть не падаю. Руки и ноги одеревенели, шея затекла, да еще и зуб на зуб не попадает. Чувствую себя измотанной, будто сама управляла «харлеем».

Аза забирает у меня шлем и с помощью сетки пристегивает его к заднему сиденью. Пока она занята, я озираюсь по сторонам. Похоже, мы приехали на заброшенный или полузаброшенный завод.

Здания однотипные, из темно-красного кирпича, и всюду множество труб. Все пронизано атмосферой разрухи, но не могу сказать, что мне здесь не нравится. Да, чувствуется уныние, но с чайной ложечкой очарования. Думаю, тут полно всяких креативщиков. Вот люди с кофрами — точно музыканты.

Я окидываю взглядом постройку, возле которой припарковалась Аза. Нижние окна заложены крупными бело-серыми блоками в окаемке потекшего цемента, на втором этаже кое-где отсутствуют стекла, но на верхних все в порядке — там есть жизнь. В одном из окон золотится гирлянда в форме звездочек, в другом виднеется лопушастое тропическое растение. А на крыше, раскинув руки и задрав голову к небу, стоит парень. Шея покрыта татуировкой, напоминающей чернильные разводы или щупальца осьминога, а по предплечью расползается «рукав»: красные ромбы на черном фоне. Непохоже, что парень собирается прыгать. Скорее всего, он просто наслаждается хорошей погодой.

Татуированный опускает лицо и встречается со мной взглядом. Теперь я сомневаюсь, что он только что любовался солнышком и синим небом. Парень смотрит так, будто заколачивает гвозди мне в мозг. На его щеке наколоты какие-то иероглифы, и я практически убеждена, что это слово «ненависть» или любой из его синонимов.

— Пошли, — зовет Аза.

Я оборачиваюсь и вначале не узнаю ее — впервые вижу короля бубен без кошачьего шлема. Первое, что замечаю: ярко-красные длинные волосы, зачесанные набок. Затем взгляд цепляется за черные глаза в серебряной обводке — прямо как надпись Harley-Davidson на мотоцикле. А лицом Аза — вылитая Уэнсдэй из «Семейки Аддамс».

Она разворачивается и идет к зданию. Спотыкаясь на ровном месте, я волочусь следом. Надо бы собраться с силами. И с мыслями. Интуиция подсказывает, что предстоит тяжелый разговор. Я не тешу себя надеждой, что бубны сразу отдадут свиток с заданием. Надеюсь лишь, мне не придется вырывать его с боем.

Стены внутри здания плотно изрисованы: есть откровенная мазня, но большинство граффити похожи на искусство, хоть и пугающее. Гниет труп русалки на ветвях дуба. Злобно скалится череп, из глазницы которого торчит шипастая роза. Мальчик, закутанный в окровавленную шкуру оленя, мирно дремлет у потухшего костра, а рядом — освежеванная туша. Приглядеться к другим рисункам я не успеваю — Аза шагает через две ступеньки, а я не хочу отстать. Вернее, не хочу, чтобы она меня подгоняла.

Мы поднимаемся на четвертый этаж и оказываемся в просторной, залитой светом галерее. Одна стена — сплошь прямоугольники окон, противоположная — сплошь прямоугольники картин. Пахнет сладковатым дымом ароматических палочек и свежей краской. В центре зала стоит девушка в джинсовом комбинезоне со спущенными бретелями и белом спортивном бюстгальтере. У нее короткие светлые волосы и странная кожа, но я пока не понимаю, что именно с ней не так, — меня отвлекает другое. На девушке нет обуви, левая штанина подвернута, а нога измазана чем-то красным. Рядом на полу лежит огромный холст и стоит тазик. Макнув в него стопу, художница с диким криком впечатывает ее в полотно. На нем уже много следов, и, приглядевшись, я замечаю, что они складываются в портрет: сонные круглые глаза, нос с горбинкой, торчащие во все стороны волосы-перья… Я знаю, точно знаю, кто изображен на холсте.

Художница вдруг подхватывает тазик и швыряет его в нарисованное лицо. Кроваво-красный ручей охотно съедает портрет, а заодно окатывает джинсы девушки, пачкает белоснежное белье и попадает на щеки. Утершись ладонью, художница поворачивается ко мне, подходит ближе и резко спрашивает:

— Почему ты в одежде Бруевича?

Вот теперь я понимаю, что не так с ее кожей. Она довольно смуглая, но покрыта светлыми пятнами разных форм. Можно подумать, что художница долго лежала под деревом в ясный день и тени от веток и листьев отпечатались на ее коже — там, куда не дотянулось солнце.

— Он мне ее одолжил, — отвечаю я.

— Ясно, — бросает девушка. — Ты с ним встречаешься?

— Нет.

— Ты встречаешься с Грифом?

— Нет, — раздраженно повторяю я.

— А с кем тогда? — Она вскидывает брови. — С Инной?

— Ни с кем!

— Такие, как ты, всегда с кем-то встречаются.

— А такие, как ты, всегда ошибаются, — огрызаюсь я.

У нее приподнимаются уголки губ.