Младшая сестра Смерти

Белая двустворчатая дверь. Откуда она тут взялась? А я откуда взялась? Рука поднимается и толкает створки. Я не делаю ни шага, но оказываюсь внутри — меня просто втягивает туда. Дверь захлопывается за спиной и растворяется. Я оглядываюсь по сторонам. Пространство напоминает бабушкину квартиру, только размноженную. Бесконечную. Многочисленные коридоры перетекают один в другой, образуя подобие лабиринта, но стоит приглядеться, и становится ясно: это все та же прихожая, просто отзеркаленная. Я иду вглубь квартиры, на всякий случай держась за стенку. Пальцы задевают рамку с фотографией, и она срывается. Падает изображением вниз. Дзынь!

В голове возникает совершенно нелогичная мысль: «Бабушка будет ругаться». Я приседаю и поднимаю рамку. Под ноги летят осколки.

На снимке два карапуза в шубках, похожие на медвежат. В груди ребенка, стоящего слева, торчит кусочек стекла. Маленькое личико кривится от боли, а второй малыш злобно хохочет. Не может быть! Я помню это фото. Дети на нем улыбались…

Мне страшно. Пальцы дрожат и леденеют. Хочется отбросить рамку, но я перебарываю себя. Вцепляюсь в осколок, и он вспарывает кожу. Боль не приходит, а страх накатывает сильнее. Я высасываю кровь, чтобы не испачкать снимок, и снова пробую вынуть стекляшку. Теперь она поддается. Болезненная гримаса и злобный оскал стираются с детских лиц. Я осторожно вешаю фотографию на место.

— Иди сюда. — Возле зеленой печи на коленях стоит женщина. У нее прямая спина и тонкая талия. Светлые волосы перехвачены бархатным бантом. Она оборачивается, и я вижу немолодое лицо, в котором нет ни капли мягкости — лишь строгость и сосредоточенность. На шее висит медальон. Тот самый, что Аза бросила мне. Тот самый, внутри которого лежал мамин локон.

— Бабушка, — шепчу я.

— Иди сюда. — Она шевелит тонкими бескровными губами.

Я подхожу. В топке, потрескивая, танцует огонь. Сладко пахнет горящими дровами и тянет теплом. Бабушка протягивает мне фото, и я узнаю его. В центре — отец в белой рубашке, на которой пока еще не нарисована берегиня. Справа, приобняв его, стоит мама. А слева… Я не верю своим глазам. Аза! Только волосы не красные, а светло-рыжие. Что бубновый король делает на фото с моими родителями? И почему она совсем не изменилась за прошедшие годы? На снимке всем троим лет по восемнадцать, а может и меньше.

Бабушка стискивает мой палец, оцарапанный осколком, и прижимает к фотографии. От неожиданности я даже не вырываюсь, только айкаю от боли. На рубашке отца остается кровавый след. Вначале он большой и расплывчатый, но вскоре меняет очертания. Отпечаток пальца превращается в берегиню, и бабушка, даже не взглянув на снимок, бросает его в огонь.

— Пепел к пеплу, — говорит она. — Передай Лиле, что я простила ее. Пусть и она простит меня, если сможет. Пора все наладить. Иди. Роза уже близко.

Я не знаю, о какой розе идет речь.

А вот про Лилю — знаю. Так звали маму.

— Просни-и-ись! — орет в ухо червовый валет.

Я подпрыгиваю на месте. В глаза бьет свет. Машина въезжает в распахнутые ворота, и мне на секунду кажется, что мы очутились в Краськове. Но нет, у нас было не так богато. Просторный двор устлан сочно-зеленым газоном и точечно раскрашен цветущими клумбами. По периметру высятся стройные туи. В глубине виднеется бревенчатый домик с трубой, а на переднем плане стоит основательный белокаменный особняк.

Ли выскакивает из джипа, следом выходят Миранда и Ти. Я хватаюсь за ручку двери и морщусь. На указательном пальце — затянувшаяся ранка. Смотрю на нее и недоумеваю. То, что я видела, было не сном?

— Зайка! Зайка! Ты приехал! — кричит Ли.

— Зайка! Заинька моя! Я так соскучился! — вторит мужской голос.

У меня непроизвольно раскрывается рот, и глаза лезут из орбит. Я запахиваюсь в плед и вылезаю из машины с проворством медведя, только что вышедшего из спячки. Снаружи происходит нечто удивительное. Хосе, оторвав Ли от земли, кружит ее по двору. Оба наперебой выкрикивают: «Моя зайка-солнышко! Мой зайка-молодчинка!» Рядом мнется Венечка в накинутой на плечи сиреневой шубе. Ни дождика на голове, ни помады на губах, но и без них пиковая дама выглядит эксцентрично: светлые волосы-пушинки торчат во все стороны и колышутся на ветру, из-под искусственного меха поблескивает кольчуга. Теперь ясно, о какой булавке говорила Ли. Не удивлюсь, если розововолосая всем раздает прозвища. Как там она говорила? Клим — костюмчик, Вита — жирафиха. А вот Венечка — булавка.

Поймав мой взгляд, пиковая дама бочком протискивается между людьми.

А народу тут много.

Миранда, Ти, Ли, Хосе, мы с Венечкой, а еще женщина в шали под хохлому и мужчина с хрипящим мопсом на руках. Я ищу глазами Клима, но его нет. Невольно отмечаю, что сатир тоже не объявился.

— Где это мы? — спрашиваю у пиковой дамы.

— Хосе сказал, надо поехать кое-куда. Значит, мы кое-где, — с улыбкой изрекает Венечка и достает из кармана медальон. — Вот. Ты забыла у нас. Я положил локон обратно.

— Стоп, не отдавай! — К нам подлетает Хосе. Он держит Ли под мышкой, словно игрушку, и щекочет свободной рукой. Она заливается смехом.