Модэ

Курганник лежал на земле и был меньше чем труп. В мертвом человеческом теле еще теплится душа, тело еще не разрешилось жизнью. Курганник же вовсе не имел души, был мертвее любого мертвеца еще до смерти, и теперь он просто перестал быть, как серая тень перестает быть в полдень. Модэ не смотрел на него. Его внимание привлек беловолосый великан и рогатый конь, которого пытались взять под уздцы.

С юэчжи сорвали маску – теперь она лежала на земле, скалясь зубастой пастью, великан же плевался и бормотал что-то на своем гнусавом, протяжном наречии. Его ударили два раза по лицу, волосы прилипли к щекам, к солоноватой кровяной корке. Больше юэчжи не гнусавил и не бормотал, голова его бессильно свесилась, но он был жив и дышал тяжело. А Курганник был мертв и смешался с пылью, и самое имя его тут же исчезло с лица земли.

– Отвезти в мой курень, – говорил Модэ довольно, – и коня тоже. Посмотрим, какой ты… древний бог!

Но тут вдруг раздались крики отчаяния и ругань: конь юэчжи рванул удила и помчался прочь.

6

Ашпокай искал брата. Он видел, что все кончено: войско смешалось, пропали стяги паралата, вокруг были растерянные, потерявшиеся люди. Не слышно было больше звуков рога и барабанов, только крики и гомон:

– Паралат убит!

– Врешь, стерва! Не паралат, а Модэ!

– Князья мертвы! Бивереспы убиты!

– А ты видел?

– Что?

– Кто?

– Бу-бу-бу-бу-бу…

– Бежим!

– Какое «бежим»? Вперед! Псы разбиты!

– Модэ мертв!

– Паралат мертв!

– Кто?

– Что?

– Бу-бу-бу-бу-бу-бу…

И все чаще среди криков и перебранки слышалось:

– Назад! Домой! Назад!

Ашпокай натолкнулся на Сошу. Тот беспокойно озирался и кричал:

– Драться! Сейчас же драться!

– С кем драться? – крикнул Ашпокай. – Оглянись!

И действительно – вокруг не было ни одного врага. Псы-хунну словно провалились под землю. Кругом были только трупы, своих или хунну – не разобрать. Да сбивались еще в кучи рассеянные, растерянные воины. Где враг? Победа это или поражение?

А потом услышали и увидели: промчался по равнине паралат, стащив колпак с головы, размахивая им и крича так, будто все злые духи гнались за ним:

– Назад! Отступаем! Спасайтесь, неразумные!

Все сразу стало ясно: бой кончен, пора поворачивать в курень.

И тут Ашпокай увидел Рахшу. Конь мчался, поднимая клубы пыли, маска съехала набок, прикрыв один глаз. Другие лошади подавались от него прочь, а всадники в страхе закрывали глаза, будто не конь это мчится, а сам грозный бог победы Рашну-Пай вздумал разметать степное войско.

«Михра погиб! Михра погиб!» – закричал кто-то у Ашпокая в голове и тут же смолк. Солнце окончательно скрылось в серых клубах пыли. Наступило помутнение. Голос в голове мальчика заговорил опять, но теперь он звучал спокойно и твердо: «Рахшу нужно изловить».

Ашпокай припал к горячей спине Дива и со всей силы ударил коня в подбрюшье, по тугим жилам. Конь рванул на галоп, и мальчик прикрыл глаза, потому что ветер резал их. Дыхание прекратилось в его груди. Див летел над землей… Ашпокай видел сквозь пыль, как плывет впереди взмыленный круп Рахши, как сползает набок лопнувшая упряжь.

«Не догоню», – стучало в голове мальчика.

Но вот невозможное – Ашпокай поравнялся с Рахшей, и конь-великан косит на него белком глаза. Ашпокай подается в сторону, одной рукой срывая с упряжи Дива недоуздок, другой пытаясь ухватить мылкую уздечку Рахши. На какое-то мгновение ему придется отпустить Дива, он на полном скаку… окажется между двух коней… но Рахша будет взнуздан дважды… дыхание его собьется… и он… переменит… шаг!

Ашпокай стиснул бока Дива так, что сам явственно ощутил его боль и страх. Кажется, в последний, решающий миг мальчик зажмурился…

* * *

Михра был в забытьи, и привиделось ему странное, смутно знакомое место: древний замшелый курган, а вокруг отчего-то – кленовая роща осеннего красного цвета. На кургане Михра увидел Раману-Пая. Курганный бог восседал на рыжем коне, накидкой ему была синяя бычья шкура, седлом служило белое руно. Только боги могут сидеть вот так на белом руне, как на облаке. Рамана-Пай возвышался над Михрой, этот бог-мальчишка, владыка лугов и пастбищ, а сам Михра стоял перед ним на коленях, сняв шапку.

– Здравствуй, брат Михра, – смеясь, сказал Рамана-Пай. – Я помню, как защитил ты от перевертышей мой жертвенник.

– Помнишь ли? – с тенью в голосе спросил Михра. – Так ты мне отплатил?! Я сложил голову в бою! Что с моим народом? Все погибли? Где Ашпокай?

– Нет. Ты жив, хоть и в плену. Народ твой жив, хоть и не стоит так твердо на этой земле, – звонко ответил Рамана-Пай. – И брат твой жив, хоть думает, что ты погиб. Я говорил тебе, что вижу его большое будущее и большие дела.

– Но что я должен сделать? Я чувствую… Беспокойство мое! Погибель моя и забота! – Михра царапал ногтями голую разбитую грудь, даже во сне она саднила.

– Все узнаешь. Посмотри теперь на восток, – голос Раманы-Пая вдруг стал печален, и рукой он указал вдаль, где ворочалась, поднималась над кленами какая-то туча.