Модэ

– У нас в роду как было, – заговорил Шак, – если случится между людьми спор, что даже старики рассудить не могут и житья уже нет никому от него, поступали так: клали голых спорщиков рядом на животы, брали малую плетку и давай сечь по спинам да по задам. Кто дольше стерпит, не заорет, тот, стало быть, и прав. – Тут Шак замолчал, поглаживая больную, застуженную ногу. – А бывало, и насмерть засекали…

– Я бы лег против Харги за свою обиду, – под ресницами Соши заблестело, он чуть повернул голову и вздохнул. – Пускай бы и меня засекли, да только чтобы с ним вместе.

Через несколько дней ватажники наткнулись на застарелые следы копыт. Два десятка лошадей прошли по низине, заросшей папоротником. Трава уже поднялась над едва различимыми отпечатками, тайга отняла свое у тропы.

– Отстаем, – сказал Шак на привале. – Ни за что не догоним. Харга – хороший проходчик, лучше меня.

– Так что же – отступиться? – Атья покраснел от гнева.

– Ариманово семя! – фыркнул Салм. – Кто тебе, дикарю, сказал, что у нас вообще получится? Надежды особой не было с самого начала. Нам еще повезло, что мы напали на их след. Что теперь? – спросите вы меня. А я вам отвечу: мы проследуем за хунну до конца. Посмотрим, что будет, и, если придется, вмешаемся.

Никто не нашелся, что ответить бактрийцу. Но все вдруг почувствовали, что прежней силы в словах Салма уже нет. И взгляд, и голос его выцвели и сделались бледнее полуденного ветра. Караванщик высыхал, как дерево с обрубленным корнем. Только Ашпокай знал, что случилось с ним. Знал, но не мог объяснить.

Кончились безлюдные долины, тайга расступилась, появились конские тропы, поднялись к небу дымы – не призрачные, а настоящие, горклые. Люди здесь не похожи были на древних великанов – маленькие, голодные и пугливые. Таким Ашпокай и знал горное племя.

Ватажникам тут были не рады. Встречные разъезды хмуро здоровались с чужаками, пастухи, завидев вдали всадников, поднимали свои скудные стада и уходили на дальние склоны. Один сухоногий старик не успел убраться – он был слишком слаб и болен, чтобы пугаться чужеземцев. Он сидел на колоде, играя на костяной свирели, щуря против ветра глаза, затекшие желтым воском.

– Что это за земля? – удивленно спросил его Салм. – Здесь люди бедны и совсем не поют песен.

– Это страна князя Хушана, – отозвался старик.

– Князя Хушана? Не он ли славится своим богатством?

– Он-то славится, спору нет, – произнес старик, слепо уставившись на ватажников. – Но край его пуст и беден. Князь жаден и охоч до нашего добра. А с тех пор как к нему приехал племянник, князь Вэрагна, мы прокляли белый свет: во всей округе не стало скота, князь повыбил из долин всего зверя. Мы, бедняки, пасем овец, а нам впору самим щипать траву.

«Вот почему нас все боятся, – подумал Ашпокай. – Боятся, что последнее отнимем».

– Как же князю позволяются такие большие поборы? – удивились ватажники.

– Поборы невелики, – ухмыльнулся старик. – Зато у Хушана на службе шайка воров. Ночью они рыщут по кочевьям, выискивая, не завелось ли у пастухов какое добро. Но это жалкие воры – они рады и куску конской шкуры.

– Почему вы не сбежите от князя? – спросил Салм.

– Куда бежать? У других князей разве лучше? – щерился старик. – Я вам вот что скажу: когда приблизитесь к стойбищу Хушана, ломайте шапки, не доезжая два полета стрелы. У нас так положено.

– Вот еще! – фыркнул Соша и зло ударил коня по вздутым бокам. Остальные молча тронули поводья. Долго они ехали, погруженные в невеселые раздумья.

– Не хочется верить, что Вэрагна впал в такое легкомыслие, – говорил Салм. – Праздность, охота – не за это его прозвали Мобэдом[5].

Они вошли в долину, высохшую до дна. Облака лежали на скалах, как дохлые рыбины, деревьев не стало вовсе, стоянки попадались совсем уж редко, и трудно было поверить, что этот голый холодный край – сердце страны Хушана.

Люди теперь не уходили от ватажников, они смотрели искоса, и Ашпокаю казалось, что за каждым таким взглядом спрятан разбойничий нож.

Соша даже сочинил песню про этих людей, она почему-то очень понравилась Шаку, но Ашпокай запомнил только несколько слов:

Наши слезы превратились в пыль.

Ребенок-суховей играет нашими костями.Мы верим только в голод и короткую старость.Наш князь Хушан сидит высоко…

Хуннский след они давно потеряли. Теперь даже Шак сомневался, верным ли они идут путем. Салм день ото дня становился все злее, все резче звучал его голос, он тоже потерялся в этой серой холодной глуши. Пожалуй, только Ашпокай знал, что они не сбились. Чувство сродни зуду жило в его костях, в спинном мозгу, в корнях зубов, то и дело напоминая о себе, подтверждая его, Ашпокая, уверенность: цель близка, до нее всего несколько дней пути.

Вскоре он убедился в своей правоте: впереди показались дымы, на земле можно было различить конские следы. Вновь стали попадаться стоянки с ветхими хижинами и облезлыми голодными псами.

* * *