Модэ

Посреди стойбища стоял большой шатер из дрянного бурого войлока. Ашпокай вспомнил роскошную юрту паралата и усмехнулся. Вожак всадников Хушана по-своему истолковал усмешку юноши:

– Нравится шатер? Большой шатер! Нигде во всем свете такого не сыщешь! Богат наш князь. Видишь? – и он оттянул ворот, показав медную, уже тронутую зеленью гривну.

– В кургане, что ль, откопал? – спросил Соша с презрением.

– Зачем в кургане? – вожак грязно выругался. – Обижаешь! Сам князь подарил!

– Значит, князь ваш по курганам шарит, – буркнул Соша, но, к счастью, никто, кроме Ашпокая, его не расслышал.

Вожак болтал без умолку:

– Я родился в сухом и голом краю. Говорят, я родился вовсе без кожи, так слаба была моя мать. Никогда я не ел сытно и не пил всласть, покуда не стал служить князю Хушану. Меня здесь боятся. Большего не нужно мужчине.

Он долго хвастался, этот глупый вор и бродяга. «Шакал вроде него может пугать стариков и детей, – думал Ашпокай, – но я сломаю ему хребет, если захочу. Я сломаю хребет любому из его оравы».

Шатер редким кольцом окружали землянки. Внутри кольца стояли повозки, полные всевозможного добра. Тускло блестела медь, громоздились небывалые груды мехов – собольих, песцовых, лисьих. Белое и черное руно валялось на земле, сырое и истлевшее.

Навстречу ватажникам выбежали босые мальчишки. К ногам их пристали зеленые лепестки конского навоза. Мальчишки взяли степных коней под уздцы и подвели к коновязям, весело воркуя на своем горском языке. Похоже, им нравились степные кони, – они с колыбели были знатными конокрадами. Еще детьми ходили они воровать в соседние табуны – пастухи ловили их и били палками, но не за то, что крали, а за то, что попались.

Ватажники вошли в круг. Там было жарко и душно. В воздухе висел тягучий конопляный дурман. Из углов тявкали дудки, кто-то рассеянно щипал струны. У Ашпокая закружилась голова, он нащупал рукав Салма и стиснул его что было сил. Возле шатра он увидел двух воинов в лисьих шубах – это и были князья. Сделав небрежный жест приветствия, Салм уверенно зашагал к ним.

Почти все люди здесь были пьяны или в конопляном угаре. Салм перешагивал через неподвижные тела, Ашпокай осторожно обходил их, стараясь не наступить на чью-нибудь руку или голову. Один человек вдруг очнулся и попытался схватить его за ногу. Молодой волк брезгливо отпрянул, а проснувшийся продолжал шарить в пустоте, слепо тараща глаза и произнося проклятья.

Ашпокай увидел хунну, сидящих полукругом у одного из алтариков. Их плоские лица блестели в свете огня, словно покрытые сукровицей. Они не смотрели на ватажников. На одном из хунну Ашпокай увидел башлык с медными бубенцами – «Такой же был у раненого гонца…»

При первом взгляде на князей Ашпокаю показалось, что это братья-близнецы. Подойдя на несколько шагов, он заметил отличие – лицо того, что сидел справа, было печально, лицо же князя слева выражало сытую скуку. Приблизившись еще немного, Ашпокай понял, что перед ним юноша и старик.

По левое плечо от старика сидел хунну в уборе из врановых перьев. «Харга!» – догадался Ашпокай. Сердце его забилось сильнее. Пусть он не видел Модэ в лицо, зато теперь перед ним человек, приближенный к врагу. Харга представлял здесь врага, и для Ашпокая он был сейчас все равно что Модэ.

«Как хорошо, что я его ранил», – подумал молодой волк.

Ловчий остановил на Ашпокае долгий взгляд, весело подмигнул Салму и фыркнул, глянув на Шака.

– Я Салм, из вольных степняков, – произнес бактриец. – А это мои люди. Мы хотим пойти к тебе на службу, горный князь.

И он низко поклонился Хушану, как того требовал обычай. Хушан поднял брови, в глазах его сверкнуло недоверие, но тут же к старику прильнул хунну в уборе из перьев, он придвинулся к самому уху князя и, почти касаясь его губами, прошептал что-то. На лице Хушана появилась насмешливая улыбка, глаза его, немного мутные от хмеля, оглядели Салма с ног до головы.

«Это скотина, – подумал Ашпокай. – И никакой он не старик».

– Здравствуй, вольный степняк, перекати-поле, – произнес Хушан медленно и раздраженно. – Зря вы мне кланяетесь. Сперва племяннику моему Вэрагне кланяйтесь, а уж потом мне. Он бивересп, под его правой рукой семь тысяч семей, под левой – еще три. Он правой рукой может собрать эти семь тысяч в горсть и бросить. Тогда зашатается земля…

Тут заговорил Вэрагна, и голос его был легок, скор и играл, словно весенний воздух или рябь на воде:

– Это войско мой отец собрал, – произнес молодой князь. – Я такой чести ничем не заслужил.

– О, бивересп! – сказал Салм. – Во всех концах земли говорят о твоем уме и рассудительности. Ты и скромен, как я вижу. Ты и вправду можешь зваться Мобэдом!

Хушан скривился:

– Ормазд ничего не дал мне в награду за служение. Не верю я в него. И в курганных богов не верю. Мой род угасает, пастухи режут мои стада хуже волков, мои витязи бросили меня в тяжкое время, и лесной народ, который служил нам много колен, теперь требует у нас земли и воды! Где же ваши боги?

– Ормазд послал тебе могучего зятя и мудрого племянника, – произнес Салм. – Твоя сестра вышла замуж за грифона и родила барса.