Модэ

Молодые волки скоро подружились с босоногими мальчишками, жившими в стойбище. Было среди них немало сирот, все происходили из бедных родов и к князю на службу подались, надеясь на лучшую жизнь. Но князь обходился с ними дурно: плохо кормил, спать заставлял на земле, а если ленились – бил плеткой. Мальчишки смотрели за лошадьми, выгоняли их на голые пастбища в дальнем конце ущелья, где было тесно княжьим табунам. Атья часто уезжал следом и помогал управляться с тучными табунами, и за это мальчишки особенно его полюбили. Атья легче всех заводил друзей.

Ашпокай все не мог понять, стар или молод князь Хушан. Иногда на его лице проступали морщины, кожа становилась желтой и сморщенной, и он был стар, как всякий человек в момент смерти, а иногда на щеках его появлялся румянец, на губах играла улыбка дурного мальчишки. Но глаза всегда были пусты, в них не было ничего, кроме застарелой скуки и какого-то неведомого голода. Наконец от одного из всадников Ашпокай узнал, что князю чуть больше сорока – в горном племени принято было считать прожитые годы.

Когда Салм пел поэмы о героях или о любви, Хушан зевал и клевал носом. Когда же он рассказывал грубые и похабные истории, князь хохотал, бил себя ладонями по тугому животу. Но больше всего Хушана забавляло, когда Салм забывал слова или путал строки. Тогда он не смеялся вслух, а только молча точил бактрийца злорадным взглядом, смакуя его унижение.

Одно утешало Ашпокая: молодой бивересп Вэрагна никогда не участвовал в набегах, он не пил с дядей кумыс, не бывал на охоте, не слушал песен, не смотрел на борьбу. Ему, видно, не нравилась гнусность, что развел у себя Хушан, но перечить дяде он не смел.

Он с первых дней сдружился с Сошей – из-за изувеченной руки тот не мог ходить в дозор и целыми днями услаждал князей пением. Плачи и сказки, что он сочинял, нравились им, пару раз Ашпокай видел, как Вэрагна говорит о чем-то с Сошей, и обычно угрюмое, желтое лицо молодого калеки прояснялось, глаза блестели новой жизнью. «В этом Вэрагне живет сила, не меньше той, что во мне, – думал Ашпокай. – Он, кажется, тоже Соруш, но с другим лицом».

Князь Хушан слушал пение Соши не так, как Салма, – странно, жадно, и не столько слушал даже, сколько смотрел, неподвижно, мертвенно. Он никогда не заставлял Сошу петь, но когда слышал его голос, то замирал, как степная гадюка, исчезал весь, оставался только взгляд, и он смотрел, смотрел…

У колдуна я просил три дня жизни,Прогнал меня он прочь.У курганного бога просил я два дня,Не ответил бог.О дне молил я богиню,

Отвернулась она…Князь ты или холоп,На земле простерсяИль в золото одет,Дням твоим идет счет,

Твой известен удел…

Иногда вместе с князьями сидел и меднорожий Харга. Он глядел все больше на черные обрубки, что остались у Соши вместо пальцев.

Однажды Ашпокай увидел, как Хушан запустил пальцы в серые волосы Соши, но юноша не шелохнулся и не оборвал песни. «Это не в первый раз», – догадался молодой волк.

Салм, когда узнал об этом, только поморщился: «В мире всегда так: мертвое тянется к живому, зовет его, шепчет пустыми устами. Гнусно это и страшно – но ты не выкорчуешь гор, не повернешь реки вспять… И с этим ты ничего не поделаешь».

С того дня Ашпокай потерял сон. Сила рвалась наружу, просила выхода, и он грезил наяву: видел холодный поток, смывающий дюны и скалы, увлекающий за собой людей с их скудными пожитками. «Мы погибнем, если останемся здесь, – думал он, – все сгинем…»

Наступил месяц Тир – встала в зените звезда Тиштар, обещая скорое наступление дождливой и душной поры. Осень была незаметна в долинах князя Хушана. Трава все так же была желта, все так же с белых горных шапок веяло недобрым холодным духом. Единственный признак осени был в том, что еловые лапы стали клониться книзу, притом нижние чуть-чуть не доставали до земли.

«Если мы продержимся здесь до Михргана, придется зимовать у князя», – ворчал Шак.

Салм ничего не говорил на это. За последние недели бактриец изменился: лицо его выцвело совершенно, он стал сутул в плечах, дурно сидел на коне, и когда никто не смотрел в его сторону, ложился коню на спину и забывался. Он иногда сетовал на судьбу за то, что не стал настоящим ашаваном и теперь Хушан заставляет его поступать дурно.

* * *

Это случилось за три ночи до Михргана. Ашпокай был пьян – он теперь всегда напивался, когда бывал в стойбище.

Он шел в темноте, покачиваясь на своих двоих, непривычно медленно. Вдруг не стало звезд, и тут же больно кольнуло под ключицей. Среди шатров ходили перевертыши. Пес бактрийца не появлялся в последние дни, и рыжие твари осмелели. На Ашпокая они даже и не глядели.

– Ууу… нежить! – Ашпокай погрозил им кулаком и двинулся дальше.