Модэ

У алтаря появляется поп в зеленых ризах, в руках у него святые дары. Я приподнимаюсь со скамьи, чтобы лучше видеть, но в тот же момент в окно, отливая золотистой троицкой фелонью, влетает жук-бронзовка. Насекомое чудовищным образом отвлекает мое внимание от богослужения. Я узнаю его – это жучок из коллекции моего старого учителя. Кажется, я вижу темный стигмат между крыльями – след от булавки. Перед глазами сразу возникают пыльные ряды жучков под стеклом в его кабинете.

Я верчусь на скамейке, пытаюсь разглядеть бронзовку, и тут противоположный край скамьи задирается вверх и опускается с грохотом. Жук падает на пол, все в храме оглядываются на меня, возле Иконописца стоит дьяк, он говорит ему что-то быстро и зло. Иконописец смотрит в мою сторону, и вихор его нависает над лицом грозно, как петушиный гребень…

– Они уползли, – сказал я Музыканту, который больше не молился и не чертыхался, а просто стоял, боясь шелохнуться, уже целую минуту. – Уползли твои гады.

Музыкант повернулся. Лицо его изменилось: губы истончились, открыв стиснутые зубы, скулы резко обозначились. В глазницах клубилось темное, невысказанное беспокойство… И вдруг я понял: он не змей испугался, а того, что крылось в похотливом сплетении их колец. Он это увидел и не мог объяснить. Мутная завеса колыхнулась, за ней дернулось что-то… Конечности дохлой лягушки, через которые пропускают ток. Что это? Неужели то, что я ищу? Или только конвульсия?

Я хотел впиться взглядом в темные эти глазницы, но было поздно – Музыкант оживал. Для него все прошло, он уже не помнил, что было секунду назад.

– Ну пойдем, – он устало покачал головой. – Только… осторожно.

По дороге домой Музыкант несколько раз просил меня не рассказывать ничего Специалисту. Я дал ему слово.

* * *

День шел за днем, молодые волки мало-помалу привыкли ко всему в стойбище: и к вечному разгулу, и к близости хунну, и даже к рыщущим по округе перевертышам. Пес Салма между тем уже в первую ночь придушил одного из оборотней, и тех пор они стали реже подходить к стойбищу.

Странное беспокойство не оставляло Ашпокая – с каждым днем оно нарастало, жгло то в животе, то под лопаткой, иногда юношу лихорадило, он спал с лица и стал молчалив. Наяву он не видел объяснения своему беспокойству, только во сне оно обретало смутные очертания: он видел скалу или ледяную глыбу, вершиной достигающую небесных огней. Глыба эта раскалывалась изнутри, и из нее на равнину рвался поток мутной холодной воды. Сон этот снился все чаще, Ашпокай вскакивал в поту, с криком, стоном и долго еще вглядывался в пустоту, пытаясь успокоить сердце.

«Если это та сила, что вела прежде Михру, я понимаю, почему он от нее отказался», – говорил себе Ашпокай. Он по-прежнему не рассказывал свои сны никому, зная, что их следует оставлять в тайне.

Скоро началась служба – такая же дикая, как и всё в этой горной стране: люди Хушана обходили долины дозором, наведывались в каждую стоянку, в каждое кочевье. Они отнимали последнее у пастухов, и старики, оставляя семьи, поднимались на горные пики – умирать. «Так сгинул когда-то Инисмей», – думал Ашпокай, глядя на одинокие огни на дальних склонах. В первую ночь старики всегда жгли костер и молились напоследок своим чумазым голодным богам.

Много мехов было у Хушана, много меди и кости – все украденное, отнятое, выпотрошенное. Много коней томилось в его стане – княжьи люди отобрали их у пастухов, оставив только костлявых кобылиц.

Молодые волки почти никогда не видели хунну. Те жили далеко за валом в своих шатрах. Хушан говорил, что еще не решил с ними всего, но уже очень скоро с хунну будет заключен прочный мир, на много колен вперед.

Вскоре прибыли трое знатных таежников – те, что требовали у Хушана земли и воды. Странные это были люди, со смуглыми скуластыми лицами и чуть раскосыми глазами. Бород и усов таежники не имели вовсе, их волосы были прибраны иначе, чем у сородичей Ашпокая, – в тонкие косицы они вплетали морские раковины и бисер.

Лесной народ жил по ту сторону гор в черной тайге, где, как рассказывали старики, обитают только призраки да древние звери, которых нет больше нигде на земле. Эти звери прячутся в самой густой чаще и становятся камнем, если упадет на них взгляд человека или бога.

Ашпокай старался не глазеть на лесных людей, лишь изредка поглядывал в их сторону, по-детски прикрывшись рукавом. В их гордых и спокойных лицах было что-то неподвижно-хищное. Умелыми воинами были таежники – они вели свой род от медведей.

Салму таежники не нравились.

– Они живут в краю, в котором негоже жить человеку, – говорил он. – Не иначе как Ариман принял их под свое крыло.