Модэ

Внезапно из темноты выбежала девица, растрепанная, бесстыжая. Она обняла Ашпокая, тонкая, почти прозрачная шея ее коснулась его голого плеча. Потом она вдруг отпрянула, крикнула: «Ай-яй, а я думала, ты мой жених!» – и со смехом побежала прочь. Прежде чем исчезнуть в темноте, она оглянулась и сказала: «Я думала, ты мой жених!»

Ашпокай тихонько ругнулся ей вслед. Он чувствовал еще прикосновение ее кожи.

– Див! – позвал он по старой памяти, но тут же спохватился, смешался и крикнул другого своего коня: – Ра-а-ахша-а-а! Пр-р-роклятье!

Он тихонько двинулся через лагерь, мимо спящих, безобразных, пьяных. Краем глаза заметил недавнюю простоволосую девицу – она уже льнула к какому-то сонному парню, поглаживала его жидкую бороду и шептала что-то неразборчиво.

– Ра-а-ахша-а-а! – зло кричал Ашпокай.

Он набрел на пыльную тропу и двинулся прочь, под сизое небо. Исчезло вдали стойбище, темные скалы поднялись с обеих сторон. Скоро заболели ноги, не привыкшие к долгой ходьбе, но Ашпокай и не думал останавливаться. Непонятная злость гнала его вперед по острым камням, он пережевывал пьяную свою обиду, прокусил до крови нижнюю губу и не замечал ничего. Когда же он пришел в себя, вокруг был сухой березняк. Под ногами чавкало – видно, землю и траву размыли горные ключи.

Он нашел пустую корягу, похожую на колыбель, лег в нее и задремал. Последней ленивой мыслью было, что к утру он, пожалуй, замерзнет насмерть.

«Михра, Михра, где ты?»

Он думал увидеть перед смертью брата, он звал, просил, но ему явился Инисмей. Не Инисмей то есть – такого человека не было уже на земле, – а только безымянный призрак его. Он стоял перед Ашпокаем и смотрел молча и с любопытством. Он не паршивел теперь, кожа его очистилась от коросты, и взгляд сделался ясным. Но Ашпокая он все равно раздражал.

– Чего пришел? – буркнул он. – Сгинь!

– Помереть хочешь? Замерзнуть хочешь? – спросил безымянный.

– И что с того? Дурно мне. Убирайся, трус.

– Прости меня, – прошептал призрак. – Со своим именем я и позор сбросил. Я ведь теперь никто.

– Ну и ступай, – Ашпокай вдруг почувствовал, что это правда и злиться на безымянного он не может.

– Я тебя предупредить пришел. Слышишь? Важное говорят, – и безымянный приложил к уху ладонь, будто прислушиваясь.

– Ничего я… – Ашпокай осекся. Он действительно сквозь сон услышал звук голосов, и это были голоса настоящие. Что-то ужалило под лопаткой, сильно ухнуло в виски, и молодой волк проснулся окончательно.

Уже занимался рассвет – призрак пропал, среди деревьев ходило сонное облако, тени всадников смутно проступали сквозь взвесь. Их было не меньше десятка, но Ашпокай слышал только двоих. Один голос, уставший, но немного взволнованный, принадлежал Хушану. В другом звучал хуннский говор, похожий на треск ломающегося хвороста. «Харга!» – догадался Ашпокай и осторожно, на животе, пополз в сторону всадников. Слова он различал с трудом, больно чудно они звучали. Он сразу узнал этот язык – язык заговорщиков, воров и убийц. На нем объяснялись дунху и «молодые негодяи» на севере Поднебесной. В нем звучали самые гадкие и трусливые слова из всех степных языков и наречий.

– Когда мой народ подчинится твоему, Модэ сделает меня паралатом. Он обещал! – хриплым голосом произнес Хушан.

– Мой господин Модэ дал слово, – отозвался Харга. – Ты станешь паралатом, князь-юэчжи.

– Хорошо. Я обещаю Модэ верную службу. Моя гривна и мой перстень – тому залог.

– Золото? Чистое золото? – довольно каркнул Харга. – Когда дело будет сделано, он получит твои подарки.

На какое-то время замолчали. Ашпокай уже думал, что больше не услышит ничего, но потом Хушан заговорил опять:

– По нашим законам я не могу убить родственника. За это предают смерти.

– Не бойся, юэчжи, – прохрипел Харга. – У меня с собой много разных снадобий. Мы ему дадим такой яд, что он не умрет, но совершенно помутится рассудком.

– Тогда его придется убить, как… – последние слова Хушан протянул со страхом и удовольствием, – как бе-ше-но-го же-реб-ца.

– Видишь? Это снадобье безумия…

– Эти желтые шарики? – в голосе Хушана скользнуло сомнение.

– Здесь десять порций. По одному толки шарики в порошок и подмешивай бивереспу в пищу каждый день. Поначалу изменения будут незаметны. На пятый день он станет рассеян и забывчив, на седьмой перестанет узнавать знакомцев, а уж к десятому дню будет блеять и ползать в собственных нечистотах, как больная овца.

– Он не узнает? Не догадается? – голос Хушана дрожал от нетерпения.

– Снадобье ничем себя не выдаст – ни вкусом, ни запахом.

– Не знаю, верно ли мы поступаем, друг Харга, – проговорил князь. – Но когда я смотрю на него… так он похож на меня молодого… смелого… глупого! Когда я смотрю на него, меня переполняет ненависть. Я ненавижу его молодость, его силу. Честность его ненавижу. Понимаешь меня, друг Харга?

– Понимаю князь, понимаю, – Ашпокаю послышался смешок.

– Полно. Договор наш крепок. Выпей со мной из одной чаши, друг Харга, и разойдемся. Скоро ли поворотишь назад?

– Сразу после праздника, князь, – сказал хунну, – мы встанем зимовьем за солончаками.