Модэ

– Я видел… Они уже там! – Соша ткнул ножом куда-то в сторону.

– Иди вперед… Я за тобой! – Ашпокай сильно шлепнул Рахшу по заду, конь взбрыкнул, но молодой волк удержался и в этот раз. Силы возвращались к нему быстро – Соруш много оставил после себя. Он опять сделался горячим зудом, тонкой иголкой и спрятался за правым ухом Ашпокая.

– Где князь? Где Вэрагна? – кричал Соше Ашпокай.

Но страшный маленький степняк уже скакал впереди, горланя во весь голос какую-то похабную песенку. Вокруг в пыли и рокоте ухала тяжелой дубиной смерть.

Зарделся рассвет. Наступил праздник Михрган.

* * *

Молодые волки снова почувствовали жизнь, сразу всем существом. Ветер раздувал жалкое тряпье, которое заменяло им одежду. Они сами были этим ветром – холодным и быстрым, как ночное удушье. Вместе с табунами катились они с гор, наводняя долины. Вместе с одичавшими лошадьми они мчались в никуда, утоляя жажду водой из ледяных ручьев, забывались недолгим сном и мчались дальше, навстречу зиме, и пес пасуш-хурва бежал следом, оглашая отвесные отроги звонким лаем. Время мчалось вместе с ними, Ашпокай только и успевал замечать, что творится вокруг.

С ними были теперь босоногие мальчишки и девчонки-замарашки, которые сидели на конских спинах уверенно и ловко, как взрослые. И, как взрослых, разили их стрелы – оставались они лежать под горными отрогами лицом вниз, разбросав срамно ноги и руки. Вэрагна был среди них, грязный, растрепанный, неотличимый от мальчишек-пастухов. Стрелы не доставали его – видно, Ормазд и вправду хранил молодого бивереспа.

Дня не проходило без сражения – на хвосте у них была вся Хушанова свора, хунну, Харга… Они дрались с молодыми волками и между собой – Хушановы конокрады не могли понять, кто убил их князя, они бросались и на хунну, и на Салмовых ватажников с одинаковой яростью.

Две хуннские стрелы угодили Салму в правое плечо, да еще ухнула в бок разбойничья палица. Он теперь дышал тяжело и на скаку чуть свешивался влево. Скоро лошадь под ним пала, и ему пришлось спутать недоуздком другого коня, из табуна.

Ловчий Харга настиг их на отвесном высоком курумнике. У него почти не осталось воинов, он был ранен, и рана воспалилась. Соша выкрикнул его на бой, сошелся с ним прямо на курумнике и ударом ножа рассек лицо до крови. Ловчий-колдун свалился с коня и покатился по осыпи вниз. Соша хотел было броситься следом – снять с врага скальп, – но Шак его удержал. Тело Харги упало в реку, поток подхватил его, и ненавистный колдун исчез. В тот же вечер Шак и Соша побратались кровью. Салм посмотрел на Шака недобро, но вслух сказал только:

– Пускай побратимы разделят доброе и дурное, – а потом прибавил: – И скверну тоже…

Горы превратились в сизую дымку вдали, началась равнина, и ветер раздувал рыжие волосы Ашпокая. Он приметил ту бесстыжую простоволосую из стойбища – она как-то уцелела и была теперь с Атьей. Горит Атьи был привязан к упряжи ее кобылы, и это означало, что она теперь его невеста.

«И какая мне с того обида?» – подумал Ашпокай. Завидовать Атье нельзя – он брат, они побратались давно, когда еще был Михра. Ашпокай глядел по сторонам, на молодых волков, на караванщиков. Ему вспомнилось видение – снеговая туча черным хоботом тянется к земле, к Ашпокаю, к распахнутому его вороту.

«Проклятье с ней, – решил молодой волк. – Пусть как знает, так и живет».

С Вэрагной они простились уже в большой степи. К тому времени даже ватажники перестали узнавать князя, так он был похож на чумазого пастуха. Салм дал ему немного меди и двух коней в дорогу. Несколько мальчишек из стойбища да еще двое ватажников согласились поехать с бивереспом.

– Помни, Вэрагна-Мобэд, мое добро! – говорил ему на прощание Салм. – Следуй нашей вере, проповедуй ее в Туране и во всех концах земли. Видишь молодых волков? Видишь волков старых? Видишь, что мы одни теперь правы на земле?

– Вижу, – отозвался Вэрагна, не поднимая головы.

– Вот и сохрани нашу волчью волю и нашу правду.

– Все исполню, ашаван, – и Вэрагна поклонился.

– Нет, – вздрогнул Салм, – не ашаван. Я сам себя осквернил. Для тебя осквернил. Но теперь прощай.

Простившись с бивереспом, они повернули к своей вольной стоянке.

– Опять пасти овец, – жаловался Соша на судьбу. – Опять толочь зерно.

Но Ашпокай только улыбался его словам.

* * *

– Кузьмич, сууука!

Раздался треск оплеухи, из-за палаток выскочил Кузьмич. Левой рукой он прикрывал ошпаренную щеку.

Следом за ним появился Специалист, раскрасневшийся от свирепой веселости.

– За камералкой ссать пристроился! – прогрохотал он, размахивая огромными ручищами.

– Бык, тварь, ненавижу, – скороговоркой, как заклинание, пробормотал Кузьмич.

День отходил быстро – в горах всегда так. Это был последний вечер, сидели весело. Случилось даже немного водки, но ее пили вдали от огня, в темных и загадочных палатках, в которых жили женщины. «Пшеничная» разошлась быстро. Шпроты нежно растаяли во рту. Щебетнула пробка. Коньяк? Да. Воздух отдает дубовой бочкой. Армянский. Давнишний профессорский подарок.