Модэ

Этого нельзя было вынести. Все молчали и вслед за Специалистом переводили взгляд на меня. Даже Этнограф уставил на меня маслянистые бессмысленные глаза. В темноте, внизу, там, где ревела река, вывалив из пасти длинный язык, шагал святой Христофор. Вода разбивала о его ноги пудовые валуны, а на египетском горбу его сидел весь сиротливый и оклеветанный мир.

– Конченый я человек, – пробормотал Этнограф, уронив голову на грудь.

Все. Я встаю и иду прочь от костра. Специалист окликнул меня. Кажется, что-то прошуршало в росе, невидимое и безразличное. Я не гляжу под ноги – там нет ничего, кроме темноты и колючей травы. Мутная пленка, застилавшая мой взгляд, расползается, как старая кожа.

Свет от костра задохнулся в толще мрака. Ботинки хлюпают по мокрой траве. Ключ. От холодной воды ломит зубы, ее тошно пить. Я обжигаю водой щеки и уши. Трезвею ненадолго.

Взбираюсь на отрог – оттуда видно дорогу. Пола плаща застряла в щели – я дергаю, и кусок известняка, отскочив, бьет по пальцу. Не больно. Вот дорога впереди – уходит в никуда. Соображаю: дорога – это змея, Специалист лопатой отрубил ей башку.

Вот я уже на дороге – не помню, как дошел. Усталость берет свое. Останавливаюсь, задираю голову к небу. Осенью здесь бывает гало – лунная радуга. Вы видели когда-нибудь гало? Это колесо из света высоко в небе, в нем луна – лишь выщербленная свинцовая втулка. Но сейчас только белесый Млечный Путь тянулся от горизонта до горизонта – все множество миров, все доброе стадо паслось на небе, и наш мир один был в стороне, в темноте.

Вот я на коленях – не молюсь, перевожу дух. Под ладонями холодный песок.

– Элои, Элои, лама савахфани?!

10

Салм умер, когда сошел снег. Впрочем, нет – еще лежал на земле ломкий наст, а между холмов сочились холодные речки, в которых глины было больше, чем воды.

О приближении смерти вожака ватажники узнали по его лицу – прочитали по пустому взгляду и заострившимся, бледным чертам. Никто, кроме Ашпокая, не знал настоящей причины недуга, и списывали все на раны от хуннских стрел. Сам Ашпокай мог только догадываться, что произошло с душой Салма там, в Серой степи. Бактриец стал молчалив и сторонился других всадников. У него открылся кашель, сперва резкий, сухой, потом он начал харкать кровью и с трудом держался на коне. И сразу Салм перестал быть Салмом, он не отдавал уже приказов и не устраивал разбойных вылазок, а все больше лежал в своей хижине, уставившись измученно в потолок. Молодые волки заскучали, кто-то даже подался вон с зимовника, маленькое войско Салма стало понемногу распадаться.

Тогда бактриец в последний раз созвал разбойников в большой круг. Здесь были все: и взрослые, и молодь. Салм вышел к ним в одеждах паралата – он редко надевал их теперь – и сказал:

– Вольная степь! Старый волк болен, он скоро сдохнет! Нужен вам новый вожак?

– Нужен! Нужен! – заголосили разбойники.

– Мы до сих пор жили без власти – без паралата, без шаньюя, – охотились и грабили, были вольными как степной ветер! – продолжал Салм. – Мы и дальше хотим так жить! Нет над нами царя, нет князей! Молодые волки, полуденные призраки – так нас зовут те, кто нас боится! Так нас зовут хунну! Наша сила – бедняцкая, сиротская. Мы вольные степняки, в том наша правда. Оттого хунну боятся нас.

– Верно! Верно говоришь! Салм – наш вожак!

Они снова видели в нем человека, они снова верили ему. Он стоял перед ними, этот старый волк, и они готовы были идти за ним.

Но не это нужно было Салму:

– Ваш вожак теперь – Ашпокай. Когда я уйду, он встанет во главе нашей стаи.

Сказал и сел на землю рядом с мальчишками. Ашпокай поднялся так, чтобы видели все. Разбойники молчали, пытливо вглядываясь в его лицо, совсем еще детское, смешно-конопатое.

Ашпокай поднял над головой белую маску. Солнечный свет просачивался в прорези глаз, сквозь ухмыляющийся зубастый рот, сквозь трещинку на лбу, все смотрели на нее завороженно. Это было лицо древнего бога войны, имя которого – Михра.

Ашпокай надел маску, и разбойники завыли в один голос, и было в том вое много голода, и радости, и чувства собственной молодой силы.

Никто и не заметил, как Салм тяжело поднялся с земли и направился, покачиваясь, к своей хижине. Больше он из нее не вышел. Говорили, что в тот же день у него пошла горлом кровь и он забылся. Скоро мертвое тело его торопливо вынесли из землянки и подняли на самый высокий холм, на гранитный гребень. Четырехглазый пес молча бежал следом за людьми, опустив к земле свирепую морду.

Вскоре вышли на плоскую и просторную площадку. Здесь их встретил ворон – он сидел на ветке старой березы, разглядывая людей пуговичным глазом.

– Дождался? – крикнул Шак ворону. – Дождался, проклятый?

И он схватил с земли камень и бросил в птицу. Камень отскочил от ветки. Ворон замялся, нахохлился, но не улетел.

– Не боишься нас? – взревел Шак. – А и мы вас не боимся, мертвеньких. Пока мы по земле ходим, ничего вы нам не сделаете.

Тут он глянул на Салма и покачал головой:

– Вот его ты дождался. Забирай. И меня дождешься, трупоед. Но не теперь. Теперь мы посмеемся над тобой!