Модэ

Кермес лежал на животе, а в горле клокотала кровь. Стрелы торчали из его спины красными иглами. Он не видел уже ничего, слезы и пот слепили ему веки… Вдруг вспомнилось ему что-то далекое и невозвратимое. Раскрасневшееся лицо, блеск мальчишеских глаз, восторг, оттого что бьется под заячьей шубкой первая пойманная куропатка, и живая улыбка, которую сменил теперь страшный оскал солнечной маски.

«Как чудно…» – подумал Кермес и затих, потому что не мог больше жить.

Тот, кто выстрелил первым, приблизился к телу и навис над ним, неподвижный. Он всматривался зачем-то в лицо убитого батыра, словно пытался узнать, угадать…

Он вздрогнул, когда его окрикнули:

– Ашпокай! Ашпокай! Это ты?

– Это я, – отозвался он, снимая маску.

Пятеро мальчишек, как один, последовали его примеру и побросали маски под копыта коней.

– Что вы здесь делаете? Нас могут увидеть! – на косогоре появился всадник в остроконечном колпаке. – Мы не достали Лаошаня, хунну переполошились! Бежать нужно!

– Нет. Не бежать. Уходить нужно, – сказал Ашпокай. – Насовсем. Мы уйдем из этой степи, Атья. Здесь все кончено.

– Не понимаю, – сказал Атья. – Что ты говоришь?

И тут он заметил лежащего на земле Кермеса.

– Это… это…

– Да, – ответил Ашпокай. – Это мой брат.

И он швырнул маску на мертвое тело. Атья сорвал с головы колпак и закрыл им лицо.

Мальчишки неуверенно переглянулись, потом посмотрели на мертвого батыра. Никто из них не знал этого белобрысого хунну – ни Атья, ни Ашпокай не рассказывали ничего о Михре.

– Все. Наигрался я в Михру, – сказал Ашпокай. – У нашего народа есть судьба, и здесь она не заканчивается. Чем раньше народ наш это поймет, тем лучше. Нужно всех собрать и двигаться.

– Куда? Куда?

– На запад, – Ашпокай посмотрел на перстень с вживленной в него капелькой коралла. – Мы проложим для наших людей новый путь.

Ашпокай смял башлык, щека его дернулась от страшного напряжения.

– Все! Пошли! Уууу-хааааар-р-р!

– Уууу-хаааааар-р-р! – подхватили молодые волки.

Спустя мгновение они мчались вдоль пустого берега, на котором вечер уже протянул свои синие тени.

* * *

В городе светает долго и мучительно: над темными крышами висит зарево цвета смолы на платке курильщика. А здесь рассвет начинался на земле. Восточный ветер забросил на черный отрог старое, рыхлое облако. Сквозь молоко горел ровный и жгучий огонек пастушьей стоянки – первый редут наступающего дня. На дорогу сонно и величаво выступали лошади. Они шли вдоль ручья к яблоне – единственной в округе. Они обступали ее со всех сторон согласно утреннему своему ритуалу и тянулись губами к серебристой листве. Последняя торжественная минута ночного молчания повисла над долиной. И я вздрогнул, когда вдруг зазвучал карабин, – это Серега отгонял волков от стоянки. Выстрелы отдавались в горах резкими щелчками – казалось, кто-то бьет палкой по длинному прямому рельсу. Таково было напряжение камня, такая таилась в этих склонах механическая, машинная сила. Серега воевал с ночью, он теснил ее от своих овец, от своих лошадей, прогонял ненавистную в тесные ущелья и душные гроты. Он верил, наверное, что когда-нибудь совсем прогонит ночь и сразу сделается легко и радостно на земле. Он точно думал так, я слышал это в его утреннем грохоте.

Вокруг меня в окостеневшей земле зияли черные провалы. То были разоренные нами курганы – и пахло от них теперь не хлебом, а стылым погребом. Вокруг ям торчали щербатые обломки – все, что осталось от крепид. Вот за эти-то камни и отступала ночь. Теперь я понял, зачем древние обносили могилы кольцами из камней. Внутри была особая, запретная для человеческого глаза темнота. Это она отпечатывается в земле сизым могильным пятном. Ее можно увидеть только в рассветный час, когда она отступает в свои дневные пределы.

Мне снова захотелось почувствовать под ногами старую дорогу.

Я на ходу проваливался в сон. Ноги уходили в него по щиколотку, по колено. Темное, холодное поднималось снизу мне навстречу. Кажется, я опять зашел в ручей, встрепенулся. Из сумерек возник огромный пес – я видел такого в Серегиной своре. Раззявив пасть, он подбежал ко мне так близко, что, протяни я руку, мои пальцы коснулись бы черных отметин на его голове, и… пропал. Это был только туман. Темнота отступала, просачиваясь под землю. Там, где она стелилась по земле, вместо травы колыхалась холодная зыбь.

Я оглянулся на окрик. Со стороны лагеря шел человек. Я сразу узнал его, махнул рукой и двинулся было навстречу, но тут нога моя угодила в звериную нору. Последняя стрелка темноты вдруг скользнула мне навстречу, сделалась черным длинным жалом и слизнула меня с лица земли.

Меня нашли утром – увидели с дороги. Я хорошо помню сон, который мне снился. Когда меня будили и обливали родниковой водой, он снова и снова возникал у меня перед глазами.

Ревела река, лошадь вскидывала морду над голубой пеной и плыла, плыла против течения. Мы с Музыкантом сидели на гранитной «щетке» и дымили.

– Смотри, как… вверх по реке… а раньше не могла, – сказал я.

– Все поплывем.

Музыкант затушил «Беломор» о ладонь и бросил бычок в воду.

РАССКАЗЫ

* * *