Привет Марии Никифоровне и детям
[приписка на последней странице письма:]
Знай, Додя, за каждые $ 50 буду рад и тебе обязан, не рассчитал и истратил всё на дом.
12. Ф. 372. К. 10. Ед. хр. 67. Л. 16−17
[10 января 1931]
Дорогой Додичка, с Новым годом тебя, Марию Никифоровну и обоих деток! Да со старым нашим счастьем!
Тебе послал, уж давно, пакет с фотографиями, просил помочь продать мои вещи новые и обещал прислать кучу акварелей, рисунков, да сделав их две дюжины, так сделал недурно, что всю коллекцию моя жена стащила и спрятала. Эти жёны! Они – умные, хоть тут тресни, а денег достань, да и работы воруют… – бедные мы художники.
Додя, я зол ужасно на тебя и на твоего покупателя, это никуда не годится, я не вижу денег; ну, пожалуйста, пошли же. Ведь знаешь это, так нехорошо тянуть. Найди ты покупателя и скажи ему, что стыдно. И ничего не пишешь, словно разлюбил старого товарища. Пожалуйста, прошу тебя, будь другом и найди Бринтона, я ему послал толстое письмо, кучу фотографий послал, а он скотина не отвечает. Это вы там все в Америке белены что ли объелись, можно ли такую панику разводить[184]
?Копаю землю, сажаю овощи, скоро буду голодать – это я-то, на старости! Эх, черти, скупердяи, ведь меня облапошили и в Южной Америке. Сгорели пять моих лучших картин из-за революции там, в доме министра Ojanarte[185]
– сволочь какая, а я тут причём!Додя, жду денег сюда, на Borisella, как можно скорей, нечем налоги платить. Будь другом.
Ну что ты? Как ты? Эх, горе нам всем. Целую и кланяюсь.
[на рекламной листовке школы Бориса Григорьева:]
Додя, чтобы с голоду не подохнуть, стал разводить здесь огороды и сволочь перепроизводскую – итак нас много, а тут ещё учи секретам людишек. Тебя нет со мной – жаль.
Фрагмент письма Б.Д. Григорьева от 10 января 1931 года, написанный на рекламной листовке его художественной школы
13. Ф. 372. К. 10. Ед. хр. 67. Л. 18−18 об.
[25 февраля 1931][186]
Дорогой Додичка, тебе писал уже о получении денег, наши письма разошлись. Сейчас же послал тебе 10 рисунков раскрашенных par colis postal[187]
, тому il y a une semaine[188]. Как я рад слышать, что имя Поливника[189] процветает. Вот милые люди, я им послал из Santiago мой чилийский каталог, получили ли они, спроси. А каталог Люксембургского музея, обещанный, я не послал Поливнику, ибо мне стало стыдно за то, что директор[190], маленький типик, которого я однажды осадил у меня на выставке, ибо он хотел задаром купить моюТак значит, сын его галерею открыл?[191]
Спроси его, не хочет ли он выставить у себя мою огромную «1920−1931», только я за пересылку не буду платить, упаковка уже есть хорошая.На днях, когда моя жена уедет в Париж, я вышлю тебе в трубке несколько холстов последних, а то она не позволит отсылать, хорошая жена у меня, ценит меня. Без жён, брат, мы пропали бы, а с жёнами нельзя дела делать, все мешают. Впрочем, они правы по большей части.
Додя, милый, постарайся с деньгой, ей Богу, через месяц платить налог надо, положили на меня 14.000 fr., а денег прямо нет. Скажи ты покупателю, что я ему подарок вышлю, если всё сразу пришлёт поскорее, сейчас же вышлю ему мои книги, да в придачу ещё холст один. Есть же добрые люди на свете. Не погибать же большим художникам. Всё я ухлопал в свой домик, вот и без денег, увлёкся очень. А домик неплох, пять комнат, ванна, а лучше всего сад и вид на море.
Милый, как ты живёшь? Врёте вы с Бринтошкой про моих Рахманиновых: это не спящие, а творящие, за работой, надо видеть оригиналы, больше натуры, очень сильно. Рахманинов мне сам пишет из Америки, что «предпринял первые шаги» для их продажи. Ну и времена настали! Додичка, пиши почаще! Написал огромную вещь:
Обнимаю тебя, жену, детей
14. Ф. 372. К. 10. Ед. хр. 67. Л. 20−20 об.
[3 марта 1931]
Дорогой Додичка, послал тебе, кроме полученных тобой 10 рис. подкр<ашенных> ещё 10 гуашей чилийских трубкой заказной, и спустя неделю ещё 6 гуашей, где 4 вещи из цикла «Лики России», одна – <из>
Я веду сейчас большую дружбу с Горьким, быть может, буду в России скоро, тебя не забуду
, будь покоен, ты был мне друг чистой воды и мы ещё с тобой покажем себя.