«Мой дорогой, старинный, но вечно молодой друг, Давид Бурлюк!». Письма художников к Д.Д. Бурлюку

Смертельная тоска меня гнетёт среди этих машинок заводных, людишек Европы. Чувствую себя больным морально, физически плохо, старею, это подкашивает, годы идут, а нервы кончаются. Все стали сволочи, готовы сожрать живьём друг друга, я совсем ушёл от жизни, живу на огороде, денег надо мало, и тех нет у меня, надежда на Америку, тебе послал много работ, постарайся, друг, заработать денег.

Мало пишешь о себе и о художниках, пиши подробно. Почему Бринтошка мне не пишет? Как проходит выставка Анненкова[193]? Это человек талантливый очень, я ему желаю блага.

Сообщи мне, пожалуйста, о получении моих 26 работ, подумай, для меня это целая эпоха, мало работаю сейчас, глаза плохи стали.

Обнимаю тебя, сердечный поклон жене и детям

Твой Бориc

15. Ф. 372. К. 10. Ед. хр. 67. Л. 21−22 об.

[16 марта 1931]

Borisella 16.III.1931

Дорогой Додичка, спасибо за присылку добрых вестей. Для тебя я не пожалел отобрать 8 лучших моих гуашей из Чили и две русских из последних моих работ. Всего посылаю при сём письме 10 вещей, хоть и маленьких, но мне очень дорогих, ибо удачных вещей.

Ты на свой глаз их расцени, хочешь сам продай, а хочешь дай в бруклинскую галерею, там сделают вроде выставки. Я тебе обещаю прислать ещё 10 вещей через пару недель, работаю для тебя специально и вообще много работаю.

Меня потрясает одно обстоятельство. Я должен был уплатить налог столь многотысячный, что остался вовсе без денег, а в Америках, обоих, меня сильно надувают и денег не шлют. На тебя большая надежда. Как продашь, хоть одну вещь, сейчас же посылай прямо в Cages-s-mer почтовым переводом, именно в Cages, а не Paris. И лучше, если будешь посылать на имя моей жены Elisabeth Grigoriev, так как я могу быть весной в отъезде. Дружище ты наш, будем рады от тебя получить немного денег. Знаешь ли, какие цены были мною даны в Париже в прошлом году на выставке у Collette Wiel[194] за эти самые акварели? – 4.000 fr. за одну акварель, положил в рамках, ну а эти вещи ты всё же застекли, тогда будут много красивее. Продавай за сколько хочешь, как сам найдёшь лучше, но если не будет покупателя, даже за 1.000 fr., то валяй ещё дешевле, хоть по $ 25, но деньги пришли обязательно, не задерживая. Тогда сейчас же вышлю тебе и новую серию.

В Париже, если спущу цены, пропал я. Вот и сижу, и жду у моря погоды. Знаю, что опять будет лучше, но когда, ждать надо пару лет. Осенью я обязательно сам прикачу в N-Y. Но лучше будет, если ты займёшься продажей, тогда просто посылать тебе буду, и сам заработаешь, я рад тебе отдать последнее, ибо старинные мы с тобой друзья. Чувствую себя накануне большой болезни… какая-то ненормальность, с ума сойду должно быть, так всё надоело, апатия и усталость. Тут, в деревне, хорошо, но очень одиноко.

Желаю же тебе, жене твоей Марии Никифоровне и детям большого счастья и успеха в продаже.

Горячо тебя обнимаю. Книжечку о тебе прочитал, хорошо написано. Скучаю по твоим работам.

Твой Борис

Дорогой Додя[195], я вернулся домой и узнал от жены, что ты ей прислал несколько маленьких сумм, спасибо. Но знаешь, Додя, это уж очень скупо со стороны Америки, да и покупатель твой не платит денег, это жаль очень.

Я в Париже ничего не сделал, все точно очумели от кризиса, и думаю, что художники скоро все помрут.

Буквально нет денег, и я тебя прошу слёзно что-нибудь продать. Ведь так дёшево, как ты продаёшь, здесь нельзя продавать – тут Европа и тут всё же знают цену искусству, и за Б.Г. можно бы тут взять и больше, да неудобно это в Европе.

Послал на Salon des Tuileries большую вещь – Ram ayan («Индия идёт»), написал с индуски в национальном платке. Говорят, удачно. Услышишь. Но такой вещи, как «1920−1931» больше не напишу, это, братец, сила! Жалею, что ты не видел, жалею, что в Америке не выставлял её. Что-то будет к зиме, может, и приеду в N-Y. Но как, на какие деньги? Вот бы ты кого-нибудь увлёк на мою выставку, заплачу хоть 60% с продажи. Нет ли какого-то manager’а среди евреев, это лучшие люди – евреи – на свете.

Ах, какая убийственная тоска на душе! Жизнь кончается, знаю это, и не жаль её, только мучился.

Привет Марии Никифоровне и детям ото всех нас.

Борис Г.

[приписка на первой странице письма:]

Получил ли ты мои рисунки и акварели? Послано 3 недели

назад.

Борис Григорьев на вилле Borisella. 1938

16. Ф. 372. К. 10. Ед. хр. 67. Л. 23−23 об.

[22 декабря 1931][196] [197]

22.XII.1931

Дорогой Додя, я очень рад, что ты не сердишься на меня. Однако, какие люди, эти покупатели! Не платят, а картинками пользуются, украшаются. Ничего не разберёшь на этом свете – гадко стало жить. А мы с тобой уже немолоды, все, так сказать, надежды остались позади. Впереди будет ещё хуже. Как ужасно тянет назад, в Россию, там хоть родина.