«Мой дорогой, старинный, но вечно молодой друг, Давид Бурлюк!». Письма художников к Д.Д. Бурлюку

Забыл написать, ты мне обещал послать копию на машинке первого «Садка Судей» и клоки <кальки?> или копии с тех рисунков, что там напечатаны.

Пошли, пожалуйста! Целую ещё раз. М.Л.

В.Н. Масютин[280]

Василий Масютин с дочерью Мариной. Берлин, около 1954

1. Ф. 372. К. 13. Ед. хр. 37. Л. 7−7 об.

[апрель? 1953][281]

Дорогой Давид Давидович!

Вот Вы и распаковываетесь и с Вами можно снова спокойно разговаривать[282].

Вы преувеличиваете мои коммерческие способности: никакой у меня недвижимости нет. Моё ателье (студия) находится при квартире, этажом выше[283]. Высокое, просторное, светлое помещение, где можно развернуться. Конечно, многометровых вещей там делать нельзя: проломят потолок, но фигуру в рост можно лепить без риска. При ателье небольшая, солнечная комната, небольшая ванная. Я сплю в ателье, дочь – в комнате рядом.

Пришлите мне, Давид Давидович, снимок, где бы Вы были изображены крупно, точно в профиль, и не прошлых лет, а поновее.

Насчёт присылки каких-то денег на расходы – Вы это зря. Мне-то и посылать Вам мало что найдётся. Постараюсь пошарить и пополнить Ваши коллекции. Сам я не принадлежу к собирателям, только снимки с обнажённого тела вырезаю откуда только могу. Это заменяет мне отчасти при работе живую модель.

В Берлине жил до 1934 года В.Д. Фалилеев с женой – Качурой и дочкой Катей[284]. В.Д. зарабатывал цветными линолеумами, Качура – мадоннами и натюрмортами. Потом они переехали в Рим, что они там делали – точно не знаю, во всяком случае, работали в соприкосновении с католическими кругами. Года два тому назад обоих стариков не стало. Дочка как будто снимается в фильме (у неё неплохие способности к живописи и скульптуре, но во что это вылилось – не знаю). Был ещё в Берлине, вплоть до конца войны, ученик Петрова-Водкина С.М. Колесников[285]. Этот специализировался на монгольских сюжетах (он сам оттуда), делал прекрасные цветные гравюры на линолеуме. Мы были большими приятелями с ним и изрядно выпивали. Соотечественники в 45 г. переправили его «домой». Где этот дом стоит – сказать не могу. Живопись К. была смесью Петрова-В. с Пикассо голубого и розового периода. С таким багажом «дома» не очень развернёшься. На что уж я умеренный, и то в моих работах усматривали формализм и «по-приятельски» лезли с советами, а то и просто в моё отсутствие «исправляли» мою работу, так, что я за голову хватался.

Ничего я не внёс в сокровищницу родного искусства, как это Вам кажется (раньше – может быть). Возможно, что мой бюст Суворова (трижды отлитый), Кутузов, Александр Невский, Хмельницкий и, особенно любимый мною, Мазепа представляют собою подлинную художественную ценность с национальной окраской[286]. Я работал для здания посольства[287] вместе с другими скульпторами – немцами. Мне поручали то, что не должно было быть явно немецким, но «советский» стиль для меня был и остался недосягаемым (слава Богу). Да и люди оттуда оказались своими лишь до известной степени. Во всём. В особенности, более молодое поколение. Во всяком случае, я очень благодарен соотечественникам, что они дали мне возможность заработать. Художникам нашего поколения, здесь, среди немцев, заработать нелегко. У меня есть имя, но…

Словарь, о котором я писал, это большой словарь Тиме-Беккер, известный справочник[288]. Все эти справочники всегда запаздывают. Самое значительное, сделанное мною, никуда не попало. Ваша линия ровнее. У меня: офорты (доски, между прочим, у меня сохранились[289]), книжная графика, рекламная графика и гравюра на дереве, живопись и, наконец, скульптура. В каждой области удалось сделать кое-что, заслуживающее быть отмеченным. Я это говорю уверенно, так как очень строго отношусь к себе. Немного обидно, конечно, что в силу обстоятельств, оказался между двух стульев: здесь я – иностранец, для соотечественников я всё-таки на положении эмигранта, не прошедшего их школу, не напитавшийся их духом.

Претендуют на меня кое-какие украинцы, но и то с оговорками. Так я и состою в «ничьих» и особенного интереса ко мне никто не проявляет. Это меня, в сущности, и не печалит, но всё же немного грустно становится, что после меня ещё некоторое время будет беречь мои вещи Марина[290], а после неё всё оставшееся после меня станет ненужным хламом. Думая так, не себя становится жаль, а жаль вещей, к которым у меня отношение, как к живым существам.

[от руки, в самом конце письма:]

Несколько дней провозился с гриппом. Всего хорошего Вам и Марии Никифоровне.

В. Масютин

[приписка от руки на первой странице письма:]

P.S. Получил посланные Вами каталоги. Спасибо![291]

2. Ф. 372. К. 13. Ед. хр. 37. Л. 1–2

[27 мая 1953]

Берлин. 27.5.1953

Дорогой Давид Давидович, спасибо за богатый присыл всяческой литературы и за фотографии.