Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Все они в пьесе – грешники, терзаемые страстями, хотя во многом «жулики и воры». И все – страдальцы и жертвы. Обстоятельств, чувств, общества. А в финале все герои, и даже бессердечный Кошельков, оказываются способными на подобие раскаяния. И вместе – почти «соборно» – они поют «Степь да степь кругом», лирико-трагедийное повествование о ещё одной жертве судьбы и любви.

Пьесы Полякова настолько зримо-театральны, настолько диалогичны – и в мастерстве построения разговоров персонажей, и в ассоциативном разговоре писателя с его читателем/ зрителем – что, по сути, в значительной мере обречены на сценический успех. Пожалуй, все московские его спектакли, которых уже немало, можно в той или иной степени отнести к режиссёрским удачам. В случае «Хомо эректуса» – это зрелищная, энергичная, не оставляющая зрителю ни минуты эмоционального простоя постановка. С простым и в то же время эффектным сценографическим решением изобретательного Андрея Шарова, с зажигательным, напористым музыкальным сопровождением.

Причём нарастание зрительского сопереживания, равно как и властно забирающее тебя в плен чередование смеха и грусти, веселья и сострадания – не дозируются на каких-то закулисных весах ни автором, ни режиссёром, как это порой бывает даже у знаменитых драматургов и постановщиков. Вернее, если эта поверка алгеброй художественного расчёта гармонии целого и присутствует – то пребывает незаметной, как сплавление мазков в красочном слое у старых мастеров, не превращается в манипулирование сознанием зрителя. (В то время как при просмотре ряда нашумевших театральных опусов подчас явно мерещится циническая установка их создателей: вот здесь «публика-дура» должна засмеяться, а здесь облиться слезами).

В спектакле Житинкина присутствует тонкая, психологически выверенная актёрская игра – явление при постановках пьес Полякова в целом практически неизменное. Что, если вдуматься, ничуть не удивительно: ведь играть этих героев «темно и вяло», не прочертив рисунок роли как историю судьбы персонажа, играть их «вполсвиста» – мягко говоря, трудно. За каждым, пусть даже проходным, сугубо «служебным» (каковых у Полякова, заметим, крайне мало), широким мазком написанным персонажем – просматривается линия жизни, глубокий бэкграунд, остаётся поле для читательского-зрительского додумывания. И одновременно режиссёрская «делянка», конечно же.

Режиссёр, вот уже сто с лишним лет являющийся, как известно, полновластным «хозяином» спектакля, в последние годы доминирования постмодернистской трактовки этой его функции – очень часто превращается в соавтора драматурга, а иногда – почти заново сочиняет пьесу (и тут особенно сильно достаётся классике, создатели которой не могут возразить или обратиться в Страсбургский суд). Мы повсеместно наблюдаем своего рода новый «тотальный театр». На этом фоне, ставшем почти мейнстримом режиссёрской практики, по крайней мере в обеих столицах, бросается в глаза, что постановщики, берущиеся за Полякова, не претендуют на переосмысление его замысла, на «перекодировку». Они, словно сговорившись, отнюдь не перелопачивают пласты смыслов, а стремятся бережно донести до зрителя и сюжет, и мысли, и слова драматурга.

Следующая драматическая вещь, о которой мы будем говорить, тоже была отдана «в хорошие руки».

«Заложники любви, или Халам-бунду» – спектакль по этой пьесе поставлен в МХАТе им. М. Горького режиссёром С. Кутасовым в оформлении одного из старейшин русского сценографического цеха В. Серебровского. Традиционность декорационного решения сразу же погружает в атмосферу старорусской жизни: типичная профессорская квартира с множеством книжных стеллажей, а также африканских масок (профессор – специалист по мифологии), всё в благородно-коричневых тонах, и во всём царит «пристойная скудость» – согласно авторской ремарке.

Почти идиллическая поначалу семейная картина: дед с бабкой и внучка Леночка. Поляков мечет в зрителя стрелы своего добродушного – до поры до времени – остроумия (любящие старички пикируются: «Сидишь, как Ядрило на туче, и поучаешь», «старый Перун» и т. п. – истинные перлы). Но вот проблёскивают первые признаки общественно-исторического конфликта: «Как вы жили?» – с ужасом вопрошает Леночка, слушая рассказы о суровых временах. «Так же, как сейчас. Пили чай с вареньем», – совсем по-розановски отвечает профессор Куропатов. Напевая африканскую песнь с загадочными словами «халам-бунду», он сидит на стремянке, в которую воткнуто дикарское копьё. Этому копью ещё предстоит «выстрелить», как всегда стреляют все ружья, развешанные Поляковым в его спектаклях.

Леночка предъявляет претензии своим «предкам» за то, что они её воспитали гордой, скромной и честной. Ибо время требует быть «хитрой, жадной и общедоступной». Скоро становится понятна и причина таких ламентаций: Леночку уволил её новый русский босс Юрий Юрьевич, которого не устроило… как скромно она одевается.