Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Верный своим принципам, Поляков, как правило, всем своим героям даёт надежду на преображение, на изменение жизни, на любовь. (И мы должны быть благодарны такой авторской щедрости, ведь счастливая любовь, особенно семейная, – редкость в литературе. И особенная редкость – в русской литературе, где кроме Афанасия Ивановича с Пульхерией Ивановной, Наташи с Пьером да Китти с Левиным нужно сильно напрячься, чтобы вспомнить намёки на семейное счастье.) И при этом не забывает держать зрителя в напряжении стремительными и парадоксальными поворотами вплоть до самого конца. Вот «выстреливают» африканские маски. При появлении чернокожих дикарей на знаменитую мхатовскую сцену падают сверху «лианы» и опускается задник с олеографическим видом Африки. А сами «дикари», оказывается, пришли за шкурой убитого льва – тотема их племени, да и не совсем они дикари – как выяснится позже, у них есть и мобильник, и факс. Только магическая казнь «вора» священной шкуры может их устроить. Или же, на худой конец, – женитьба человека, убившего священного льва, на девушке из племени тунгаев. А поскольку Фёдор Тимофеевич – почётный член племени тунгаев, принятый туда самим вождем Иатуаллой, то – вуаля – Леночка «согласна дать согласие» на брак с Юрием Юрьевичем («этим, прямо скажем, не лучшим представителем белой расы»).

Итак, всё завершается счастливым «халам-бунду», под который в лубочную картинку, как «на югах», Ю. Ю. и Леночка вставляют свои головы (в пьесе они, правда, стремительно раздеваются, но театр предпочёл более целомудренный финал).

Почему Юрий Поляков – «наш» драматург»? Прежде всего потому, что он любит своих героев. Он не препарирует их с брезгливой миной постмодернистского экспериментатора, не издевается над ними с людоедской усмешечкой пожирателя стилей и слов. Его персонажи – не гомункулы, выведенные в стерильной лаборатории «актуального» творчества, скорее напоминающей прозекторскую, где и сам демиург-автор давно уже мёртв.

Это живые, хотя временами и чуть схематизированные – до типажности – люди. И даже самым скверным из них автор оставляет глоток надежды. Ты умер – но не до конца, ты можешь воскреснуть и обрести другую, лучшую жизнь. Конечно, автор не выражается таким образом, для этого он слишком не любит пафос и морализаторство, но он искусно подводит к подобной мысли и своих героев, и будущих зрителей.

И ещё Поляков – «наш» автор, потому что он продолжает мейнстрим русской словесности. В сжатой формуле этого главного русла – милость к падшим, вера, надежда и любовь. И последняя из них – наиглавнейшая. Именно любовь преображает отрицательных поначалу персонажей. Любовью движутся героини Полякова. И пусть поначалу это может быть ревнивое, страстное, себялюбивое чувство. Сквозь очистительный огонь саморазоблачения пройдёт эта любовь – и закалится, и преобразится. И только совсем не способные на преображение героини лишаются не только права на любовь, но даже и права на осуществлённую корысть, их главную страсть.

Поляков-драматург – достойный и почти единственный продолжатель театральной традиции Зощенко и Булгакова. Его женщины грешны и преданы любви – как булгаковская Зоя Пельц. И хотя персонажи его говорят языком сегодняшней улицы, а зачастую и молодёжным сленгом, Поляков – очевидный потомок классической линии в русской драматургии. Не потому только, что смеётся над общественными язвами, как Гоголь, или умеет подмечать комическое в повседневности, в «трудовых буднях» нашего капитализма с бесчеловечным лицом – почти так, как это удавалось лишь Чехову. Пожалуй, его герои, но в большей степени героини (юная образованная переводчица, секретарша или «чужая, милая, неверная жена») – пусть не совсем достойные, но всё-таки наследницы по прямой Татьяны Лариной и Наташи Ростовой, Лизы Калитиной и Анны Карениной, Грушеньки и Аксиньи.

Самая грустная из всех трагикомедий нашей жизни у Полякова – это «Контрольный выстрел», «семейная комедия в двух актах», написанная писателем совместно со Станиславом Гово-

рухиным, который и осуществил её постановку на той же сцене горьковского МХАТа. Этой работой известный кинематографист и общественный деятель, кстати, дебютировал на сценических подмостках.

Сценически она решена в традициях русского психологического, подробного, внимательного к деталям театра, а сценографически – в духе той самой старой доброй живописно-иллюзорной декорации, мастером которой является В. Серебровский и которую пытаются исключить из современного драматического театра.