Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Начинается пьеса, как у Рэя Куни, кормящего сегодня подавляющее большинство отечественных театров, а затем – и очень быстро – выливается в острый спор поколений о жизни. И тут же начинает звучать социальная тема (обманувшие и обманутые, новые русские и старые русские). Причём все это проистекает стремительно, в почти бурлескном водовороте, перемешивающем сатиру с комедией положений.

Юрию Юрьевичу срочно понадобилась квартира Куропатовых, которую он готов снять или купить за колоссальные деньги, – его «заказал» деловой партнёр, и ему нужно убежище. Когда семейство отказывается, всех домочадцев берут в заложники. Но охвативший их поначалу «стокгольмский синдром», испытываемый к новоявленному террористу, улетучивается вместе с серьёзной ссорой между бизнесменом-охотником и алкоголиком-изобретателем. Последний – это Леночкин отец, бывший микробиолог, ныне занятый собиранием грибов для французского ресторана. По ходу дела выясняется, что этот не справившийся с новой жизнью «бывший», ко всему прочему, ещё и граф, в которые его назначил «районный предводитель дворянства» (sic!). Так что дуэль происходит по всем правилам «дуэльного кодекса генерала Дурасова», упоминание которого – один из многих комических рефренов пьесы. Первый акт заканчивается на эффектно-драматической ноте – то самое «заряженное» копьё, кажется, вот-вот вонзится в тело одного из дуэлянтов, – нигде не теряя по ходу типичного для поляковских текстов лёгкого дыхания и блёсток ненатужного остроумия («Душа по нашим временам такая же роскошь, как золотые часы “Ролекс”»; «в соседнем районе – уже два графа, а у нас ни одного»; «зоологическая честность»; «народ разорвёт вас на ваучеры!» – подобные примеры можно множить и множить).

Социальная сатира, смех сквозь слёзы, живая комедия положений – вот что удаёся соединить вместе Полякову в своих пьесах. И рядом – вечная тема русского психологического театра: душа человека, человек и общество. Как сохранить душу живу – уже в обществе «тотального гуманизма» и ещё более тотального потребления? И как же всё-таки ужиться в одном государстве обманувшим – и ими обманутым? Этот вопрос стучит в сердце автора, хотя он скрывает горячность своей социальной позиции за маской ироничности. Но ироничности не поверхностно «приколистской», «стёбной» (тут впору вспомнить об известной шутке про эволюцию стилей: «эпоха модерна – это когда разум заменяет веру, а эпоха постмодерна – это когда стёб заменяет разум»). Ироничность Полякова имманентно присуща авторскому взгляду на мир, человека и самого себя. Она тёплая, а не теплохладная, человеческая, а не сверхчеловеческая. Потому что если не смеяться – то можно сойти с ума или сделать «контрольный выстрел» – в белый свет или в себя, уже нелюбимого.

Профессор тем временем почти весь второй акт мхатовского спектакля продолжает, как Ядрило на туче, сидеть на своей стремянке. Ровно столпник, верховный судия нравственности, член неподкупного ареопага русской народной интеллигенции. Но автор не был бы самим собой, если бы не снизил ситуацию долгого сидения комическим эффектом от такового: ключ от наручников, которыми профессор прикован к стремянке, потерян, и бедному деду не добраться до туалета. Вот это всегдашнее столкновение духовного верха и телесного низа, морального и потешного, лирики и эксцентрики – ещё одна фирменная черта поляковского писательского почерка.

«Сидеть на стремянке и ругать жизнь – а что вы можете?» – приговаривает своих пленников Юрий Юрьевич, из офиса которого унесли не «малый чёрный квадрат» Малевича (который «плохо подделать невозможно»!), а добытую в африканском сафари львиную шкуру. Правда, со временем выяснится, что Малевич – всё же поддельный, что всё имущество бизнесмена записано на бывших родственников, и даже грудь его секретарши – силиконовая.