Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

И всё-таки – это прежде всего искусство. Просто мы уже отвыкли от того, чтобы текст «про жизнь» был не о ментах и бандитах, не о рублёвках и барвихах; чтобы актёры не истерически кричали, имитируя «страх и трепет», а вживались в образ и играли при этом «на разрыв аорты» – и своей, и зрительской. Чтобы зритель смеялся – но не утробно, а весело и при этом по-настоящему остроумным репликам. А вскоре столь же искренне всхлипывал, с подзабытой стыдливостью сдерживая слёзы сочувствия страдающим героям спектакля. Чтобы режиссёр ни на йоту не отступал от духа и буквы играемого текста, не пытался самовыражением затмить пьесу, а просто и мужественно следовал заветам русского психологического театра. Который скоро станет, наверно, таким же реликтом, как и реалистическая декорация.

А мы видим перед собой почти минималистскую обстановку квартиры Евгении Петровны, скромно обставленную, окаймлённую стенками из прорезанного треугольниками картона, сквозь которые мерцает свет. Стены хрупки, как сама наша жизнь, в которой тоже случаются любовные треугольники наподобие того, что стал мелодраматическим центром спектакля.

Актёры акцентируют то, что автором пьесы подано более сдержанно: гротескные эскапады Феди, завывающего, как и положено поэту, свои стихи; грубоватую чувственность Аньки; брутальность и «сексапил № 5» бритого наголо Чермета, который своими терзаниями, своей мужской привлекательностью становится в спектакле почти вровень с главным соперником – идеальным героем Ваней. Зрительный зал все три часа спектакля ни на секунду не отвлекается от происходящего, никто не шуршит шоколадкой, не шушукается с соседями. Мы становимся свидетелями столь редкого ныне сопереживания и ещё более редкого катарсиса. Ведь на сцене не каннибал, подробно рассказывающий о своих обедах, пусть даже в облике хорошенькой женщины. Да и какое нам дело до его, Ганнибала Лектора в российском изводе, кулинарных предпочтений?!

Нас уже не удивишь ни инопланетянами, ни людоедами, ни оборотнями – в погонах и без. Удивительной может оказаться как раз простая история про то, как мальчик девочку любил. И если даже два мальчика – то это не пикантная подробность, а вечная тема в искусстве. Вот так вот свежо, искренне, без тоскливой безнадёги, столь типичной для нашего нового театра и кино, рассказать всезнающему, уставшему, раздражённому – на жизнь, на погоду, на время – зрителю историю о провинциальной учительнице…

Для этого надо, чтобы в одном месте сошлись «отличный текст» (ещё одна зрительская реплика), русская школа актёрской игры и режиссёр – профи высшей пробы, готовый смиренно «самоумалиться», сделать свою работу невидимой, растворив её в живой ткани спектакля.

Трактовка театра Армии, кажется, почти идеально легла на текст пьесы.

От смеха к слезам, на качелях живых человеческих чувств, зритель, как и герои спектакля, проходит через очищение – к надежде на преображение. И долгие аплодисменты – это награда не только за сюжет и игру. Это и благодарность за возможность так легко, смеясь и вздыхая, задуматься о времени и о себе.

Когда говоришь о текстах Полякова, ловишь себя на мысли, что выжимка сюжета, голый пересказ фабулы, как всегда это бывает в случае настоящей литературы, предельно обедняет смыслы и коннотации произведения.

Чего стоит одна только сочная афористичность его реплик, где подлинно комическое сплетено в теснейших объятиях с глубокомысленным! И тут опять напрашиваются историко-культурологические сопоставления с текстами Булгакова или Эрдмана. Сравните, для примера:

«Когда я пустой, я задумчивый, философия нападает, на социализм тянет…» Это из «Зойкиной квартиры». И: «Проснусь зимой среди ночи в подвале и чувствую: не могу жить без Родины. Аж трясусь!» Это «Одноклассница».

«Вся российская интеллигенция соберётся у вашего гроба, гражданин Подсекальников. Цвет страны понесёт вас отсюда на улицу» – эрдмановский «Самоубийца». «Куда ни плюнь, попадёшь в совесть русской интеллигенции» – поляковский «Хомо эректус». Чувствуете, что называется, общую «группу крови»?.. Цитировать Полякова, как и его выдающихся предшественников на ниве русской сатирической комедии, хочется бесконечно. Вот ещё один «парафраз». «Взглянуть на жизнь с марксистской точки зрения – такая из жизни получается гадость» (Эрдман, «Самоубийца»). «Эти подлецы вместо социализма с человеческим лицом сделали нам капиталистическую козью морду…» (Поляков, «Халам-бунду»).

В пьесах Полякова, так же, как и у Булгакова, Зощенко или Эрдмана, дух времени схвачен не только через темы разговоров персонажей, но и через сам их язык: нэпмански-мещанский – у отцов-основателей комической социальной драматургии ХХ