Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Гротесковые ходы художественной мысли Юрия Полякова разворачиваются в романе в целые эпические повествования о нашем героическом прошлом, где наличествует не смех как таковой (всегда присутствующий в жизни, даже в самые трагические эпохи), но именно «смех сквозь слёзы». Здесь напрашивается, кстати, объяснение того, почему фильм «Чапаев» более всего любим в народе, во всех его слоях. Ведь фильм в целом рассказывает о трагедии – гибели Чапаева, но вопреки этому именно Чапаев и Петька остаются любимыми героями русских анекдотов, надо сказать, мало понятных для иностранцев. Причём Чапаев-то в этих анекдотах фигурирует вовсе не как супергерой, а чаще всего как Иванушка-дурачок, чуть ли не юродивый.

Роман – национальная беседа углубляется не только в ближайшее советское, но и в более раннее революционное прошлое, во времена гражданской войны. Собственно, художественные образы Дома ветеранов «Кренино» («Ипокренино»), вокруг которого разворачивается основная сюжетная линия романа, есть не что иное, как сама отечественная история в её комическом, а зачастую и в трагикомическом изводе: население жителей Дома составляют «двадцать народных артистов и одиннадцать народных художников». Среди насельников Дома, например, «один песенный лирик, пострадавший от тоталитаризма и ставший поэтом в ГУЛАГе, куда попал как оголтелый троцкист за групповое изнасилование комсомолки, поддерживавшей сталинскую платформу». Выйдя на свободу, этот поэт «построил в своём рабочем кабинете настоящие нары и установил действующую “парашу”. Только так он мог возбудить в себе трепет стихоносного вдохновения».

Архитектоника романа такова, что он состоит главным образом из рассказов и диалогов, раскрывающих личные судьбы героев, тесно переплетённые с историей нашей страны. Это своего рода русский вариант похождений бравого солдата Швейка, но, в отличие от рассказов времён Первой мировой войны, идущих главным образом от лица главного героя, роман Полякова наполнен многочисленными и многообразными историями обо всех и обо всём. Это какой-то один всеобщий бесконечный карнавал, в котором действующие лица противостоят официальной советской и постсоветской культуре, возводятся на пьедестал, развенчиваются, высмеиваются, свергаются и т. п.

Этот карнавал в романе становится особой формой реальности, развивающейся по своим правилам, продиктованным художественным воображением Юрия Полякова. Это и есть то, что можно назвать карнавальной национальной беседой, разговором о не поддающемся рациональным объяснениям жизненном потоке. Автору этих строк вспоминается афоризм одного из его учителей, бурята по национальности, Арчжила Якимовича Ильина, очень остроумного человека. Он любил говорить на семинаре по диамату: «Ребята, жизнь сложнее любых схем, даже диалектических». Если судить по роману Юрия Полякова, то это действительно так. Вряд ли можно найти лучшую, чем у Полякова, литературно-художественную иллюстрацию бахтинским понятиям «карнавал» и «карнавализация». У Бахтина читаем: «Карнавальный смех, во-первых, всенароден, смеются все, это – смех “на миру”; во-вторых, он – универсален, он направлен на всё и на всех (в том числе и на самих участников карнавала), весь мир представляется смешным, воспринимается и постигается в своем смеховом аспекте, в своей весёлой относительности; в-третьих, наконец, этот смех амбивалентен: он весёлый, ликующий и – одновременно – насмешливый, высмеивающий, он и отрицает и утверждает, и хоронит и возрождает».