Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

Деградация его личности (если, конечно, было чему деградировать), на мой взгляд, весьма тонко, иронично передана в этой сцене через обыгрывание двух нюансов, связанных с именем персонажа. Он изрекает не им придуманную, а почерпнутую из неолиберальной пропаганды сентенцию «Человек должен заработать и купить!», корреспондирующую с его именем Труд, но лозунг этот является, особенно в его устах, двойной ложью: во-первых, сам персонаж своим лакейством в баре на квартиру не заработает; во-вторых, речь идёт не о работе в буквальном смысле слова, но о наживе любым способом. (В другом месте у Ю. Полякова есть ещё одно обыгрывание того же мотива: «Работа нетрудная: прийти за час до закрытия питейного заведения, выпроводить засидевшихся гостей, принять у бармена ключи и заступить на пост». Похоже, что человек по имени Труд в жизни вообще не перетрудился.) Другой мотив связан с тем, что человек с «обувной» фамилией Башмаков ёрнически уподобляет страну обуви семидесятого размера.

Мещанин до мозга костей, считающий себя, однако, тружеником, обладающий фантастической памятью и утративший её после инсульта, мелочный семейный тиран, под конец жизни пошедший в лакеи, вкусивший лёгких денег, «съехавший с глузду» (выражение из романа), пустившийся в разгул и умерший жалкой смертью на руках не ценимой им преданной жены, которая подвела его убогой жизни итог его же любимым словечком: «Эх ты, бабашка!» (почти что чеховское «недотёпа») – вот человек, породивший и воспитавший безвольного конформиста Олега Башмакова.

Существенно, что после смерти отца Башмаков выслушивает нечто подобное от своего ровесника Аварцева, полумафиозного «олигарха», который его «усыновляет», став его вторым тестем:

– Олег Трудович, надеюсь, вы понимаете, что девушки случайно в ровесников своих отцов не влюбляются? Конечно, я виноват перед ней… Но что же делать, у меня теперь новая жизнь. И любой нормальный мужик с мозгами за эти годы мог себе заработать на новую жизнь. Это было проще простого, потому что у власти мерзавцы, а деньги кучами валяются под ногами. Надо только нагнуться чуть раньше других или хотя бы одновременно с другими. А вы вообще даже не нагнулись! Одно из двух: вы – или дурак, или лентяй. Чем вы занимались? За державу переживали? На демонстрации ходили? Или у жены под ж… сидели?

– Я ведь могу обидеться и уйти, – тихо предупредил Башмаков, чувствуя, как от ненависти к Аварцеву у него похолодел кончик носа.

Башмаков холодеет от ненависти, хотя Аварцев говорит с ним «по-отечески», даже в буквальном смысле – словами отца. Сходство такое, будто Аварцев стал аватарой Башмакова-стар-шего: совпадает даже разрыв с женой («у меня теперь новая жизнь»); он тоже предпочитает не переживать за державу, а наживаться, пользуясь моментом, и так же презирает людей, и так же вульгарен («у жены под ж… сидели»; он так выражается, потому что не знает термина «бабашка», имеющего тот же самый смысл пребывания у жены под… каблуком), и даже словечки те же: дурак и лентяй.

Впрочем, Аварцев – личность в романе эпизодическая, хотя и достаточно зловещая. Он заступает на место умерших отцов Башмакова – родного, Труда Валентиновича, и символического – Петра Никифоровича (оба тестя заботятся о благе дочерей и тем самым покровительствуют зятю, но Пётр Никифорович делает это с душой, Аварцев же просто покупает Башмакова, глубоко его презирая). Существенно, что в брутальном, почти демоническом Аварцеве больше от родного башмаковского отца.

Между Олегом Трудовичем и отцом не было тёплой связи при жизни. Смерть Труда Валентиновича проявляет то же отчуждение:

«Отец лежал в гробу потемневший и нахмурившийся, словно мучительно вспоминал, кто же не смог забить решающий пенальти в Лос-Анджелесе (при жизни его интересы дальше этого и «пива с бычком», то есть зубровки, не простирались – А.Ф.). Башмаков наклонился и всё-таки (!) коснулся губами бумажного венчика на отцовском лбу. И не почувствовал ничего, кроме холодной шероховатости бумаги».

Есть ещё один важный аспект, на котором я не буду останавливаться, поскольку он требует отдельного разговора и даёт широкие возможности для интерпретации. В кошмарных снах Баш-макова отец почему-то сливается воедино с безногим инвалидом Витенькой. А в финале, когда Башмаков, пытаясь совершить свой последний побег, зависает, цепляясь за балкон, ему является великан Витенька с наколкой «ТРУД» на циклопической руке и говорит отцовские слова, завершающие роман: «Прыгай, бабашка!» Образ, как любят говорить филологи, амбивалентный, но, по-моему, всё-таки зловещий. Великан с чертами отца призывает Башмакова броситься то ли к новой жизни, то ли в бездну смерти. Судя по развязке этой истории – второе более правдоподобно. Развязка даётся в «Грибном царе», где мы узнаём, что Башмакова вытащили две женщины, которых он любил (любил?), то есть произошло обратное тому, чего требовал великан, протягивая к нему ладонь. Так что финал получается аллегорический: женщины вырывают Башмакова из рук смерти.