Моя вселенная – Москва. Юрий Поляков: личность, творчество, поэтика

– Это для Андрона, – разъяснил Олег Трудович, протягивая письмо.

– Знаю. – Она взяла конверт, подошла к камину и бросила, не распечатывая, в огонь (…)

– Андрону лучше ничего этого не знать. Он его почти забыл. Он только-только начал звать мужа папой. И вспоминать не стоит… – тихо проговорила Принцесса.

– Он, наверное, тоже сгорел, – глядя на свёртывающийся в обугленную трубку конверт, вымолвил Башмаков.

(Между прочим, её собственная связь с новорождённой дочерью – совершенно извращённая. Она взяла кормилицу, но присутствует при кормлении, «чтобы у ребёнка не терялся контакт с матерью».)

Каракозин имеет прозвище Рыцарь Джедай – в честь героя культовых «Звёздных войн», то есть он – «инопланетянин», человек не от мира сего. Если другие персонажи недостаточно хороши, то он – слишком хорош. Посредственные или даже ничтожные персонажи как-то сохраняют связь с детьми, хотя бы формальную или ослабленную, но лучшему из них не дано даже этого.

Таким образом, по крайней мере в этом романе, за редкими исключениями, изображены не очень достойные отцы – и это частное, наиболее сильное, яркое проявление их общей человеческой несостоятельности. Вопрос, который возникает в связи с этим, понятен: что такие люди – аморфные, беспринципные обыватели, сосредоточенные на частной жизни, но в ней неверные, ненадёжные, безвольные – могут передать будущим поколениям?

Но идеи должны выражаться в языке произведения. Каким образом это происходит, мною отчасти уже было показано. Сейчас я постараюсь подытожить собственно лингвистический аспект.

Непостоянство, аморфность, неподлинность некоторых персонажей передаётся через их имена. Отчество Олега Трудовича Башмакова постоянно трансформирует Каракозин, а фамилию – Катя. Даже убогий и никчёмный Антон, с которым по непонятной прихоти сошлась Даша, не слишком почтительно замечает несостоявшемуся тестю: «Да, мне Дарья говорила, что у вас очень необычное отчество». Курьёзность имени подчёркивает курьёзность его личности.

Что касается Труда Валентиновича, то его имя выглядит «чудизмом» (выражение автора, выглядит как филологический термин). С одной стороны, это примета времени: он родился «в самый разгул бытового авангарда, когда ребятишек называли и Марксами, и Социалинами, и Перекопами. Так что Труд – это ещё ничего, могли ведь и Осоавиахимом назвать». (Я не исключаю, что Осоавиахима автор позаимствовал из «Ивана Чонкина» В. Войновича – это прозвище мерина, который во сне своего хозяина превращается в человека.) С другой стороны, это имя фальшиво, потому что данный герой – явно не Герой Труда. В силу этого оно скорее напоминает псевдоним. Смерть перечёр-

кивает его, ибо в церкви выясняется, что покойный в крещении был назван Михаилом. Труд Валентинович – олицетворённая профанация и труда, и отцовства.

Как было сказано, Андрей Каракозин тоже фигурирует не под своим именем, а как Рыцарь Джедай, но не потому, что он – пустой человек. Однако это прозвище, которое высвечивает его человеческую сущность, передаёт, хотя и не с отрицательной коннотацией, тот же смысловой оттенок: человек не очень хорошо вписывается в действительность – «застойную», потом «ельцинскую». Не вписывается не из слабости, душевной дряблости, инфантилизма и пр., а, напротив, потому что он слишком силён, витален и благороден.

Отношение Андрея Каракозина к сыну весьма неоднозначно реализуется на антропонимическом уровне. Об отчестве сына ничего не сказано – скорее всего, он будет всё-таки Андреевичем, называя отцом чужого человека и ничего не зная о родном. Сам апосиопезис, то есть фигура умолчания, неупоминание этого отчества, становится знаком его формальности, фиктивности. Даже если оно сохранится, то всё равно не будет выражать своего основного смысла – преемственной связи с отцом. Эта же связь прослеживается и в имени мальчика через парономазию Андрей – Андрон. И снова эта перекличка выражает семантику формальной, ложной связи, а ещё – обманутых надежд отца. Есть ещё один момент: в имени сына присутствует некоторая избыточность. Надежда отца на преемственность вложена и в отчество, и в имя, но именно эта избыточность на уровне формы (интенсивность и завышенность отцовских ожиданий) подчёркивает полное отсутствие преемственности в жизни. И уж скорее всего сын Каракозина никогда не станет Рыцарем Джедаем.