Молчание костей

В разных частях Тревенца-Рич с регулярностью часового механизма то вспыхивал, то угасал свет. Это в равной мере убаюкивало и раздражало. Лучи Старого Солнца проникали сквозь длинные окна, в определенный момент обращенные к нему, заливая противоположную часть города-веретена тусклым сиянием, но так как мир вращался, вскоре полосы света и тени шириной в окно сдвигались, и тот район города, что минуту назад был освещенным, погружался в сумрак. Чтобы нейтрализовать этот эффект, пусть и примитивным образом, по всей длине мира-веретена была протянута цепочка голубых фонарей. Вероятно, это была какая-то реликтовая технология: хотя отдельные лампы горели ярко, как световые ростки, но не угасая, их было слишком мало для полноценного освещения, и в цепочке встречались бреши – там, где фонари вышли из строя или были украдены.

Несмотря на недостатки освещения, вид был потрясающий. Адрана еще не видела очага цивилизации, который мог бы сравниться с этим. Даже многослойные города Малграсена не выдерживали конкуренции с Тревенца-Рич – пусть внутри Малграсен был просторнее, он был разделен множеством оболочек, что не позволяло охватить его взглядом целиком.

А еще мир Тревенца-Рич был старым. Об этом говорило все: цвета, текстуры, мода, инфраструктура и свидетельства относительного процветания. Адрана видела места, где районы Тревенца-Рич снова и снова боролись друг с другом, как прилив борется с берегом. Она видела, где они слились, где были отрезаны и изолированы, где осиротели. Она видела, где дороги были перенаправлены и перестроены, а где переплелись друг с другом, завязались в узел, скрестились, как нити в ковре, – и было очевидно, что эти процессы происходили на протяжении столетий, а то и целого Заселения или еще дольше. Мир-веретено был неимоверно древним, он повидал бесчисленное множество путешественников, и ни один его атом ничуть не интересовался историей, которую могла рассказать Адрана Несс. У него было слишком много собственных историй.

Это почти отвлекло ее мысли от пальца.

– Покажи, – сказала Меггери.

В тени трамвайной остановки Адрана разжала кулак. Два верхних сустава мизинца на правой руке отсутствовали. Палец был отрезан, куда-то перенесен и уничтожен в тот самый момент, когда вышло из строя устройство эффекторного вытеснения.

– Похоже, кровотечения нет, – сказал Ракамор.

Адрана уставилась на бескровный обрубок. Кожа вокруг среза имела матово-голубой оттенок.

– Его остановил холод… а может, что-то другое.

– И ты терпишь боль? – спросила Меггери.

Адрана посмотрела на нее:

– А ты терпела?

Меггери несколько мгновений не отвечала. Затем разжала собственную руку и сняла металлический палец, который носила с тех пор, как Фура провела первые переговоры с командой «Веселой кобылы». Космоплавательница быстро размотала тонкий ремешок, которым он был прикреплен к руке.

– Я взяла его у твоей сестры. Поноси, пока Эддралдер или какой-нибудь другой врач не займется раной.

Адрана взяла металлический палец и надела открытым концом на обрубок. Меггери помогла с ремешком, и палец сел надежно.

– Хорошо, что ты не вскрикнула, – сказал Ракамор. – У тебя на лице ничего не отразилось. Я даже не понял, что произошло, пока Меггери не сказала.

Приближался трамвай. Он увезет гостей в глубину Тревенца-Рич. Адрана наклонилась, чтобы поднять щелкунский ящик, и ничего не сказала.

– Трах-бабах, – прошептала под нос Фура, когда поняла, что одержала первую победу в этом бою. Все случилось внезапно, ничто не предвещало, что один из ее снарядов достигнет цели и добьется столь впечатляющего результата.

У некоторых снарядов были взрывчатые или зажигательные наконечники, но большинству для выполнения задачи хватало кинетической энергии. Существовала вероятность, что снаряд пробьет корпус, как бы ни был тот бронирован, и, оказавшись внутри, израсходует остаток энергии на уничтожение экипажа и оборудования, необходимого для навигации и жизнеобеспечения. Даже при наличии герметичных отсеков, резервного оборудования и многочисленного персонала корабль может не выдержать такой встряски и развалиться. Но когда произошел столь заметный, а значит, чрезвычайно мощный взрыв, это могло означать одно: снаряд угодил в резервуар с топливом или артиллерийский погреб.

Фура подумала о том, каково было ее врагам в последние мгновения. Возможно, одну секунду они испытывали сильнейший ужас и все вокруг залилось белым сиянием, после чего корабль разлетелся на куски. Затем последовала смерть от удушья в вакууме – быстрое и безболезненное отключение сознания. Фура не находила в себе никакого сочувствия к Инсеру Сталлису и почти никакого – к мужчинам и женщинам, служившим под его началом. Они, несомненно, знали о преступлениях, в которых были замешаны. Они не были невинными ягнятами. Фура была удовлетворена их гибелью и все же не видела причин, по которым эта гибель не могла быть относительно быстрой и безболезненной. Просто толика милосердия… Хотелось бы рассчитывать на взаимность, если дойдет до ее собственной кончины.