Молчи или умри

— Коптите небо? — закончил Коев. — Уж не прибедняйся, гастроли, заграница… Как-никак слежу за событиями в родном городе.

— Действительно, были на гастролях в Греции, Швеции, — Ненка медленно, маленькими глоточками пила свой кофе. Белые руки с длинными холеными пальцами, запомнившиеся с юных лет, слегка пополнели. Волосы, как он успел заметить, были крашеными. — Недавно заключили на несколько месяцев контракт с ГДР.

— Ну вот, а ты плачешься.

— Но ведь это так редко. За столько лет — три-четыре турне.

Ненка задумалась. На губах ее играла улыбка. И все ее миловидное лицо светилось нежностью и какой-то отрешенностью. Впрочем, именно такой Марин Коев помнил ее со школьной скамьи.

— Как дома? — спросил он ее.

— Никак. Давно развелась. Дети в Софии. Живу одна.

— Может, не так уж и плохо.

— Я и не говорю, что плохо.

Она подняла на него лучистые глаза.

— А ты?

— Гм… Держусь на плаву.

Ненка тихонько засмеялась.

— Помнишь, как отец колотил тебя смычком по руке? Правую выпрями! Левую расслабь! Плотнее к струнам!..

Коев совсем запамятовал, что Старый руководил в гимназии духовым оркестром. Когда Марин переехал в Софию, ему еще очень долго рисовалась в памяти прямая, сухощавая фигура отца с поднятой дирижерской палочкой, а в ушах звучали хоро и марши Дико Илиева. В ту пору Марин играл в духовом оркестре на трубе. Это потом он пристрастился к скрипке. Старый, дав ему смычок в руки, много месяцев потратил на его обучение, пока не сказал, что пора продолжить с настоящим скрипачом, и повел его к тогдашнему капельмейстеру Атанасу Китанчеву, который за два года сделал из него неплохого исполнителя. Три раза в неделю Марин брал уроки у пожилого музыканта, а в остальное время занимался дома — Бах, Моцарт, Сарасате, Монти… Старый следил за его игрой. Как только он замечал, что пальцы сына начинают подбирать другие мелодии, свободно импровизировать, он стегал по руке и приказывал садиться за уроки. Марин послушно садился, час-два усердно читал, потом бежал в гимназию…

Вспоминая свою прошлую жизнь, Коев удивился своему трудолюбию и работоспособности. Другой вопрос — не впустую ли порой выкладывался? В отношении труда он свято следовал наставлениям Старого: делу время, потехе час…

— Мне порой тоже доставалось. Бывало, отвлекусь, потеряю ритм и — на тебе, получай. Прямо по пальцам…

— Уж такая школа, — засмеялся Марин.

— А помнишь, что он нам втолковывал? Не тот музыкант хорош, кто хорошо играет, а тот, кто вовремя остановиться умеет. На одном концерте мы с тобой «Чардаш» Монти исполняли, он нас потом в дверях остановил. «Ты, — говорит мне, — почему скрипку не слушаешь? Торопишь ее, не даешь чистый тон извлечь…» Знаешь, многому научил он меня. Но прежде всего тому, что совсем недостаточно научиться грамотно читать с нотного листа. Это только азбука. Истинное дарование проявляется лишь потом…

«А ведь правда, — подумал Коев, — все имеет свое начало, а уж потом дает результат. И ноты, и исписанный лист…»

— Видела тебя на похоронах, но не решилась подойти, — вздохнула Ненка.

— Почему?

— Ты выглядел таким растерянным. Да и нам было тоскливо. Знаешь, когда теряешь людей, с которыми связан с детства и о которых думаешь, что они будут вечно, испытываешь страшную скорбь. Вот, моих родителей давно в живых нет, твои тоже умерли. Я часто прохожу мимо книжного магазина бай Мирчо — и его унесло. Китанчев на тот свет отправился. И Старый нас покинул…

«Старый» Ненка произнесла по-особому. Коева охватило смятение. Почему повсюду только и разговоров, что о Старом? Какой след оставил он после себя? Невысокого роста, в неизменной коричневой фетровой шляпе покроя тридцатых годов, смуглый, коренастый, язвительный, зачастую резкий в суждениях. А вот любили его…

Усилием воли он взял себя в руки и весело сказал:

— А все-таки хорошо, что мы встретились. Ты в общем-то не изменилась.

— Да, не будь этого «в общем-то»…

Смех у нее был звонкий и нежный.

— Вполне серьезно. Отлично выглядишь.

— Марк Твен где-то сказал: если начнут говорить, что ты хорошо выглядишь…

Теперь рассмеялся Коев. Уловил искорку радости в ее красивых глазах, и ему стало приятно, вот они сидят вдвоем в уютном кафе и разговаривают так, будто никогда не расставались. Как когда-то…

Когда-то?