Монах. Анаконда. Венецианский убийца

– Ха! Никакая это не слеза – ветер ночной студен и порывист, от него течет из глаз; чтобы я плакал… абсурд! Те дни давно миновали.

И с этими словами несчастный (ибо, судя по его собственным словам, именно таково было его состояние) ударился лбом о землю и уже раскрыл было рот, дабы проклясть час своего рождения, но тут как будто одумался. Он подпер голову ладонью и скорбным голосом затянул припев песенки, которая часто доставляла ему радость в детстве, в замке его предков.

– Ну нет, – произнес он, обращаясь к самому себе. – Если я сломаюсь под грузом невзгод, то перестану быть самим собой.

И тут он услышал неподалеку какой-то шорох. Он оглянулся и увидел на прилегающей улице, тускло озаренной светом луны, высокую фигуру в плаще, медленно вышагивавшую взад-вперед.

– Не иначе как десница Божья направила его сюда… да… я… я готов попрошайничать… ибо лучше быть попрошайкой в Венеции, чем злодеем в Неаполе: у попрошайки может быть благородное сердце, пусть оно и скрыто лохмотьями.

Он вскочил с земли и поспешил к той самой улице. Войдя на нее с одного конца, он тут же увидел, что в другом появился еще один человек, – первый не успел осознать его присутствия, ибо пришелец поспешно укрылся в тени на какой-то пьяцца, явно стремясь, чтобы его не заметили.

«Что бы это могло значить? – размышлял наш нищий. – Или этот соглядатай – беззаконный посланник смерти? Может, ему заплатил за убийство какой-нибудь нетерпеливый наследник, которому хочется поскорее завладеть достоянием этого несчастного, что бродит вон там, беспечно и ничего не подозревая? Поменьше самоуверенности, друг! Я тут, рядом».

Он шагнул подальше в тень и медленно, беззвучно приблизился к спрятавшемуся – тот не двинулся с места. Незнакомец уже прошел мимо них обоих, и тут злодей внезапно выпрыгнул из своего укрытия, вскинул правую руку – в ней блестел короткий кинжал, но удара нанести не успел: его свалила наземь рука нищего.

Незнакомец поспешно обернулся; браво вскочил и кинулся наутек; нищий улыбнулся.

– Что такое? – воскликнул незнакомец. – Что все это означает?

– Не более чем шутка, синьор, и она всего лишь спасла вам жизнь.

– Как? Жизнь? Каким образом?

– Достойнейший синьор, который теперь улепетывает отсюда, крался за вами бесшумнее кошки и уже поднял кинжал, когда я его заметил. Я спас вам жизнь, и услуга эта достойна небольшого вознаграждения. Подайте милостыню, синьор, ибо душа моя жаждет, страждет и замерзает!

– Погоди-ка, прощелыга! Знаю я все ваши уловки. Вы все это придумали на пару, дабы заставить меня раскошелиться, заполучить и деньги, и благодарность – под нелепым предлогом, что ты якобы спас меня от убийцы. Прочь отсюда! Можете в свое удовольствие надувать легковерного дожа, но с Буанаротти, уж поверьте мне, номер не пройдет.

Несчастный голодный нищий стоял, не шелохнувшись, вперив взгляд в заносчивого незнакомца:

– Клянусь своею бессмертной душой, синьор, я вам не лгу! Это чистая правда, проявите милосердие, или я этой же ночью умру от голода.

– Ступайте прочь, и немедленно, или, клянусь небесами…

И тут бессердечный скопидом выхватил спрятанный пистолет и навел его на своего спасителя.

– Благие небеса! Вот как в Венеции отплачивают за добрую услугу?

– Стража недалеко, стоит мне крикнуть погромче, и…

– Адская бездна! Так вы приняли меня за грабителя?

– Говорю же: не поднимай шума. Молчи – тебе же лучше.

– Я вас услышал, синьор. Говорите, имя ваше Буонаротти? Запишу его как имя второго негодяя, встреченного мною в Венеции.

Он помолчал, а потом добавил ужасающим голосом:

– А когда ты, Буонаротти, услышишь имя Абеллино – вострепещи!

Абеллино развернулся и зашагал прочь от жестокосердого венецианца.

Глава II

Бандиты

И припустил несчастный в исступлении по улицам Венеции. Он клял свою участь, смеялся и сквернословил, а иногда вдруг останавливался, как будто задумав предпринять нечто великое и грандиозное, а потом вновь пускался бегом, будто спеша к этому свершению.

Прислонившись к колонне синьории, он начал счет своим невзгодам. Глаза его бегали туда-сюда, ища хоть чего-то отрадного, но не находили.