Монах. Анаконда. Венецианский убийца

Если читателя разбирает любопытство на предмет того, как именно выглядел этот Абеллино, пусть вообразит себе молодого крепкого человека, телосложением вполне ладного, вот только лицо, представляющее собой самый зловредный вымысел карикатуриста – Мильтон мог бы изобразить таким уродливейшего из своих падших ангелов, – безнадежно портит его внешность. Волосы, черные и блестящие, при этом длинные и прямые, разметались по смуглой шее и желтому лбу. Рот настолько широк, что не закрывается полностью, поэтому наружу торчат десны и сероватые зубы, а из-за постоянных конвульсивных подергиваний, не стихающих ни на минуту, с лица не сходит ухмылка. Глаз – он у него всего один – сидит глубоко в глазнице, из-за чего видно один лишь белок, да и он скрыт темной нависшей бровью. В совокупности своей черты его являют собой гнуснейшее проявление всего самого грубого и скотского, что когда-либо изображали порознь на деревянных скульптурах, и наблюдателю остается только гадать, чем отмечена эта отталкивающая физиономия – печатью глупости, злокозненности или обоих вместе.

– Вот теперь я сыт! – вскричал Абеллино и бросил полный вина кубок на пол. – Можете говорить! Что вы хотите про меня знать? Я готов дать вам ответы.

– Первым делом… – заговорил Матео, – первым делом ты должен предъявить нам доказательства своей силы, ибо она – важнейшее условие для успеха всех наших предприятий. Умеешь ли ты драться?

– Сам не знаю; испытай меня.

Синтия отодвинула столик.

– Ну, Абеллино, с которым из нас предпочтешь схватиться? Которого, по твоему разумению, тебе удастся сбить с ног с той же легкостью, что и бедного нашего хилого Пьетрино?

И бандиты разразились хохотом.

– Так что же! – свирепо выкрикнул Абеллино. – Испытание – значит испытание. Может, все выйдете против меня?

– Приятель, – отозвался Матео, – послушай моего совета: попробуй для начала свои силы на мне, оцени, с какими людьми ты имеешь дело. Думаешь, мы бесхребетные мальчишки или изнеженные синьоры?

Абеллино ответил презрительной усмешкой. Матео рассвирепел. Соратники его завопили в голос и захлопали в ладоши.

– К делу! – порешил Абеллино. – Вот теперь я не прочь поразвлечься. Поберегитесь, любезные.

В тот же миг он, собравшись с силами, швырнул великана Матео через голову, будто ребенка, правой рукой сбил с ног Струццу, левой – Пьетрино, отшвырнул Томазо – тот кубарем покатился через всю комнату, а Балуццо растянулся, почти бездыханным, на ближайшей скамье.

Три минуты ушло у ошарашенных браво на то, чтобы очухаться. Абеллино издал громкий клич, а изумленная Синтия лишь дрожала – такой ужас внушало ей это зрелище.

– Клянусь кровью святого Януария! – наконец воскликнул Матео, потирая ушибленные суставы. – Да он нам в главари годится! Синтия, выдели ему самую лучшую комнату!

– Он, похоже, заключил сделку с нечистым, – проворчал Томазо, вправляя вывихнутое запястье.

Требовать второго испытания силы никто не решился. Ночь уже перевалила за половину, над морем занимался рассвет. Бандиты разошлись, каждый в свою комнату.

Глава IV

Кинжалы

При всем внешнем уродстве, Абеллино, этот итальянский Геркулес, довольно быстро сумел завоевать безраздельное уважение своих товарищей. Все его любили и ценили, не только за исключительные таланты в их разбойном ремесле, для которого он будто бы был создан, не только за выдающуюся физическую силу, но и за смекалку и нерушимое самообладание. Даже Синтия начала испытывать к нему некоторую приязнь, но… нет, он и впрямь был слишком уродлив.

Главарем опасной шайки считался – и Абеллино быстро дали это понять – Матео. Он был из тех, кто способен довести злодейство до высочайшей степени совершенства, не ведал страха, отличался коварством и проворством, а к угрызениям совести был склонен не более французского финансиста. Пожи`ву и деньги, которые ежедневно получали за пролитую кровь его подельники, приносили именно ему: он каждому выдавал его долю, оставляя себе не более того, что причиталось прочим. Список тех, кого он отправил в мир иной, был столь длинным, что он и сам в нем путался: многие имена улетучились из памяти, однако в час отдохновения любимым его занятием было пересказывать те кровопролитные истории, которые он еще помнил, – из самого похвального стремления вдохновить слушателей последовать его примеру. Оружие его хранилось отдельно от оружия других в специальном помещении. Здесь имелись кинжалы тысячи различных форм, с гардами и без, с двумя, тремя и четырьмя режущими краями. Здесь хранились духовые трубки, пистоли и мушкетоны, всевозможные яды самого разного действия, костюмы для принятия всевозможных обличий – в них можно было изображать монаха, иудея, нищего, солдата, моряка или гондольера.

Однажды он призвал Абеллино к себе в оружейную.