Море вверху, солнце внизу

— Она во власти пламени, в огненном озере, в бесконечных муках, где души других, отвергнувших милость Божью, корчатся в жиру своих и чужих грехов, страдания усугубляются еще и тем, что ты никогда не увидишь настоящего света, потому что огонь преисподней черный, чрезвычайно черный, — объяснял он, начиная дрожать от зловещего возбуждения, мрачного благоговения. — А самое худшее — это сожаление, которое испытываешь здесь, — он ткнул ей в грудь двумя пальцами. Эвелин рыдала навзрыд, завывания всё нарастали, спадая лишь для того, чтобы легкие успели набрать воздуха, а затем возобновлялись с новой силой.

— Знаю, — говорил он, — знаю, я пытался предупредить ее. Я сделал всё, что в моих силах. Она отказалась следовать Его плану. Теперь ее грызет червь с тремя жалами. Это вторая смерть. Рассказываю тебе для того, чтобы ты знала правду. Тебе еще ой как много нужно узнать. Но это для твоего блага. Тебя я так не потеряю.

Он схватил ее за запястье, а она всё продолжала звать маму между заглатываниями воздуха, из-за которых ее голос звучал низко, и потащил через комнату к провонявшей гнилью Библии, лежавшей на деревянной подставке в его комнате. Он впервые схватил ее с такой силой, что наутро кожа стала черно-синей с фиолетовым отливом, как воронья шея на свету. С тех пор синяки у нее ассоциировались с частями вороны, выхваченными солнцем. Он заставил ее стоять перед подставкой не один час, декламируя отмеченные стихи: И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне[48]. Пошлет Сын Человеческий Ангелов Своих, и соберут из Царства Его все соблазны и делающих беззаконие. И ввергнут их в печь огненную: там будет плач и скрежет зубов

[49]. Как рассеивается дым, Ты рассей их; как тает воск от огня, так нечестивые да погибнут от лица Божия[50]. Кто из нас может жить при огне пожирающем? Кто из нас может жить при вечном пламени?[51]

За столом в доме Отца Питера, в то время как все вокруг жевали, отхлебывали и моргали, дыхание Эвелин участилось настолько, что, казалось, воздух перестал существовать. Участилось и сердцебиение. У нее начались схватки, она вот-вот родит боль детства, уже бесконечно долго лезет ее головка. Она стремилась перерезать черную пуповину, бросить проклятое дитя в лесу или утопить в озере, чтобы его рассосали микроорганизмы, разобрав на мельчайшие составляющие. Клетки, молекулы, атомы, кварки. Чтобы не вышло собрать заново. Насколько сильно она хотела этого, настолько и не могла. Жизнь в утробе была частью ее, во всей своей закипающей крови. Она должна принять это. Она должна…

Она очнулась с подушкой под головой, лежа на полу. Над ней на коленях склонилась Марси, над которой стояли ее ангелы, Питер и Люсиль.

— Вы в порядке? — спросил один из них.

— Да, — ответила она. — Я в порядке.

Теперь она была собой, хотя это не совсем так, поскольку недышащее существо, которое являлось ею, навсегда ею и останется. Они были одним целым. Так же, как ее левая нога, как правая, как обе руки, как ее глаза, уши, все двадцать пальцев.

Эвелин поднялась, широко расставив конечности для опоры.

— С вами точно всё в порядке? — спросила Люсиль.

— Точно, — выдохнула она.

— Я могу позвать врача, — сказал Отец Питер. — Или отвезти вас в больницу.

— Не нужно, — сказала Эвелин. — Это не впервые. Единственное, это так неловко.

— Надеюсь, я не покажусь излишне нескромным, — сказал он, — но, если вам нужно где-то остановиться, пусть даже всего на ночь, добро пожаловать. У нас есть гостевая комната.

— Да, конечно, — подтвердила Марси.

— Как только наберетесь сил, — сказала Люсиль, — наверняка, поднимете настроение маме своим посещением. И себе.

— В конце концов, мы ведь семья, Кэти, — сказала Марси, насторожив Эвелин. — Дети Господни.

— Не вправду ли, Отец Питер — добрейший человек, — сказала Люсиль, ни к кому особо не обращаясь.

— Спасибо, — сказала Эвелин.

* * *

На несколько следующих часов, пока Отец Питер был в церкви, а Марси ушла за покупками, Эвелин превратилась в привидение. Этот чужой дом не занимал областей ее памяти — дремлющих или нет — но было в нем нечто загадочным образом знакомое. Химерное. Она посторонняя, ее вообще не должно здесь быть, но Эвелин прошлась по комнатам еще раз, теперь уже вне испепеляющего взгляда Марси. Кое-что осталось незаконченным, кое-что, не связанное с идеей подтверждения, но она всё еще не была уверена.