Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

Памятник открыли только с третьей попытки: рабочие не успели к годовщине лицейского праздника 19 октября 1879 года, потом пришлось отложить праздничные мероприятия из-за траура по умершей жене Александра II. 6 июня 1880 года Москва наконец-то смогла полюбоваться фигурой Пушкина. Из Петербурга по случаю торжеств отправился специальный поезд с дешевыми билетами, заполненный поклонниками поэта.

О редкой атмосфере всеобщего братства писал адвокат А. Ф. Кони: «В поезде оказался некто Мюнстер, знавший наизусть почти все стихотворения Пушкина и прекрасно их декламировавший. Когда смерклось, он согласился прочесть некоторые из них. Весть об этом облетела поезд, и вскоре в длинном вагоне первого класса на откинутых креслах и на полу разместились чуть не все ехавшие. Короткая летняя ночь прошла в благоговейном слушании «Фауста», «Скупого рыцаря», отрывков из «Медного всадника», писем и объяснений Онегина и Татьяны, «Египетских ночей», диалога между Моцартом и Сальери»[217].

Погода стояла пасмурная, но это не помешало всеобщему ликованию. Памятник окружили восемью фонарями с лампами Яблочкова. Звонили колокола Страстного монастыря, хор исполнял «Славься» Михаила Глинки. Когда с Пушкина сбросили саван, сквозь тучи показался робкий солнечный луч.

«Выдвинув несколько вперед левую ногу и заложив правую руку за жилет (левая со шляпой позади), стоит он в плаще, слегка накинутом на плечи, в глубокой задумчивости, мечтательно устремив вдаль свои глаза. Пьедестал памятника сделан из сердобольского гранита темно-серого и темно-красного цветов, прекрасно гармонирующих с бронзовой фигурой…»[218] И. С. Аксаков захлебывался от восторга: «Как хотите, а воздвижение памятника Пушкину среди Москвы при таком не только общественном, но официальном торжестве – это победа духа над плотью, силы и ума и таланта над великою, грубою силою, общественного мнения над правительственною оценкою, до сих пор удостоивавшею только военные заслуги своей признательности. Это великий факт в истории нашего самосознания»[219]. Ораторы склоняли имя поэта на все лады, что вызвало усмешку Глеба Успенского: «Привязанные, точно веревкой, к великому имени Пушкина, они сумели-таки поутомить внимание слушателей, под конец торжеств начавших даже чувствовать некоторую оскомину от ежемгновенного повторения «Пушкин», «Пушкина», «Пушкину»!.. И чего-чего только не говорилось о нем! Он сказочный богатырь, Илья Муромец, да, пожалуй, чуть ли даже и не Соловей-разбойник!»

Борис Акунин обыграл возведение монумента в повести «Смерть Ахиллеса». Появившийся в Москве после долгого отсутствия Эраст Фандорин не узнал великого поэта: «– А кому это на б-бульваре памятник поставили? Неужто лорду Байрону? – Пушкин это, Александр Сергеич, – укоризненно обернулся возница».

Когда-то назначались встречи «у Пампуша на Твербуле»

Визиты поэту наносила и Марина Цветаева: «Потому что мне нравилось, что уходим мы или приходим, а он – всегда стоит. Под снегом, под летящими листьями, в заре, в синеве, в мутном молоке зимы – всегда стоит. Наших богов иногда, хоть редко, но переставляли. Наших богов, под Рождество и под Пасху, тряпкой обмахивали. Этого же мыли дожди и сушили ветра. Этот – всегда стоял». В 1880 году свое произведение к пушкинским стопам положил Александр Фет:

Исполнилось твое пророческое слово;Наш старый стыд взглянул на бронзовый твой лик,

И легче дышится, и мы дерзаем сноваВсемирно возгласить: ты гений! ты велик!

На первых пушкинских торжествах схлестнулись политические шпаги, среди ораторов значились такие разные И. С. Тургенев, И. А. Аксаков, Ф. М. Достоевский. Уже 5 июня начали сгущаться тучи, о чем Достоевский не преминул сообщить в письме жене: «…Любезно подбежал Тургенев. Другие партии либеральные, между ними Плещеев и даже хромой Языков, относятся сдержанно и как бы высокомерно: дескать, ты ретроград, а мы-то либералы. И вообще здесь уже начинается полный раздор. Боюсь, что из-за направлений во все эти дни, пожалуй, передерутся».

Праздник отказались посетить М. Е. Салтыков-Щедрин и Л. Н. Толстой. Приглашения отправляли и зарубежным писателям – Карлейлю, Гюго, Флоберу, Рембо. Из иностранцев на пушкинские дни пожаловал только французский славист Луи Леже.