Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

Модерн был тесно связан с литературой, идеями Серебряного века, о чем напоминает Н. А. Смурова: «Причудливые формы оконных проемов и балконов, текучие линии карнизов, барельефные изображения женских головок с потоками волос, струящихся по фасадам, восходящие к живописи Боттичелли, – все это имело скрытый смысл, ибо графическая изогнутая линия, столь излюбленная модерном, могла выражать «силу» и «слабость», «энергию» и «усталость», «грусть» и «радость». Не менее важную смысловую роль в символике архитектурного модерна играли представители флоры и фауны, любимые поэтами-символистами – незабудки, лилии, ирисы, орхидеи, цветущий мак, как изящные символы сновидений, погруженности в себя, созерцания тайны…»[248] Плавные контуры напоминали современные «смайлики», и дом получал возможность улыбаться и хмуриться.

Модерн привнес в архитектуру бесконечное разнообразие украшений: многие особняки в новом стиле окружали великолепными оградами, которые сами по себе тянут на статус достопримечательностей. Оконные переплеты радуют глаз причудливыми рамами, их рисунок зачастую уникален и не повторяется. Архитектура в век модерна была теснейшим образом связана со скульптурой и мозаикой: плоскость стен занимают забавные фигурки, барельефы, красочные плиточные панно.

Именитые архитекторы успешно переносили на московскую почву европейский опыт, пользуясь тем, что модерн пришел в Первопрестольную на пять-шесть лет позже. В столичных постройках этого периода встречаются отдельные мотивы из ведущих городов мира – Брюсселя, Вены, Парижа, Глазго. Постепенно модерн пытаются синтезировать с готикой и элементами русского стиля, намереваясь примирить иноземные формы с отечественными.

Первый из лучших

Особняк Рябушинского уносит созерцателя в совершенно иной мир. Морские звезды, змеи, девы, лилии, саламандры в декоре – все это позволяет забыться вечным сном и потерять связь с реальностью. Модерн был стилем, провозгласившим во множестве манифестов: «Красота спасет мир. Тот, кто прочувствует наши строения, будет возвышенней и лучше».

Скоропечатня Левенсон работы Ф. Шехтеля

Лорелеи, ацтеки, совы, заросли чертополоха завораживали и заставляли бежать прочь, в мир сказочных образов. Путеводитель 1988 года издания характеризует шехтелевский стиль как «воинствующую новизну». Да, в этом есть толика истины. Чтобы покорить Москву, привыкшую жить сытно, широко, привольно, нужно было удивить горожан, встать на две головы выше современников. Что представляется после пристального рассматривания чудесного дома? Пляжи с пенными волнами? «Демон»? Сложное, полифоническое, приподнятое, граничащее с экзальтацией чувство описала Е. И. Кириченко: «Целая симфония строгих и прямых, вялых и расслабленных, энергичных и нервных линий и форм, блестящих прозрачных и матовых шероховатых поверхностей, невесомых стен и тяжеловесных объемов, сулящих комфорт мягких очертаний крылец и богатый блеск зеркальных стекол производят непередаваемое впечатление лирической взволнованности, интеллектуальности, уюта»[249]

.

В доме Рябушинского эстетическая составляющая практически неотделима от утилитарной: «В самом деле, что такое опоры, решетки, стойки каркаса или переплеты оконных рам в зданиях Шехтеля – орнаментально трактованная конструкция или конструктивно трактованный орнамент? Или перила парадной лестницы особняка Рябушинского? Она напоминает скульптуру, нечто вроде волн застывшей лавы и тела фантастического зверя; разъять на части, отделить конструктивно-функциональную часть от декоративной невозможно». Правда, в стройном хоре восхищающихся звучит и недовольная нота Корнея Чуковского, написавшего в дневнике: «Самый гадкий образец декадентского стиля. Нет ни одной честной линии, ни одного прямого угла. Все испакощено похабными загогулинами, бездарными наглыми кривулями. Лестница, потолки, окна – всюду эта мерзкая пошлятина. Теперь покрашена, залакирована и оттого еще бесстыжее».

Когда Шехтель получил заказ от промышленника Степана Рябушинского, ему был сорок один год, а заказчику – всего лишь 26 лет. Архитектор работал с упоением, мог несколько суток не выходить из кабинета и изливался в письме к Чехову: «Работаю я очень много, впрочем, одно это меня и удовлетворяет и делает счастливым: я уверен, что без работы я был бы никуда не годен – как часы, не заводимые аккуратно и постоянно»[250]. Лилии и орхидеи на фасаде тоже принадлежат руке Федора Осиповича. Говорят, Шехтель мог часами бродить по цветочному рынку и выбирать подходящие растения. Зодчий помещал их в высокую вазу, подбирал подходящее освещение, экспериментировал с лампами и начинал рисовать.