Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

Горожане в XIX веке еще мало понимали значение выдающихся элементов московской среды. Исследователь Вера Бокова пишет, что общепринятыми архитектурными эталонами считались Сухарева башня и ансамбль Кремля. Последний носил скорее общенациональный сакральный смысл: не зря любой православный снимал шапку, проходя Спасские ворота. Остальные церкви, дворцы, особняки часто перестраивались и теряли изначальный облик. В 1912 году московские власти собирались ввести налогообложение особняков не по их доходности, а по их стоимости. Защитники старой Москвы боялись, что многие аристократы, будучи не в силах платить огромные налоги, расправятся со своими семейными гнездышками, а на их месте возведут «тучерезы». Историк С. Н. Кологривов горячо отстаивал необходимость сохранения исторического города в прессе: «Со стороны московской управы сделан безусловно ложный шаг, показывающий, что у нас не умеют ценить старину. Совсем иное отношение наблюдается за границей. В Нюренберге… есть древняя часть города, где не разрешается возводить построек в ином стиле, чем окружающие здания XV столетия. Такая, как у нас, тенденция разрушения старины была в Париже, когда знаменитый Гаусман при Наполеоне ломал целые кварталы, а затем парижане сожалели о таких памятниках, как дома Ришелье, Мазарини и др. Помимо археологической стороны, в сохранении старины должны играть роль соображения гигиенического характера. Московские особняки окружены обыкновенно садами и являются, таким образом, естественными резервуарами воздуха. В интересах оздоровления города управа, напротив, должна бы поддерживать существование особняков, а не способствовать их гибели». Подобная забота о «зеленых легких» города не кажется напрасной – площадь насаждений в Москве в начале XX столетия сокращалась. Ураган уничтожил Анненгофскую рощу, а садики и островки зелени вырубали для строительства «доходняков».

Какой памятник считать древним? Вопрос неоднозначный. Когда в 1901 году Министерство внутренних дел рассылало свой очередной циркуляр, то просило губернии прислать сведения обо всех памятниках до начала XVIII века включительно. В империи их оказалось 4108. Строительный устав, принятый в 1903 году, называл древним всякий памятник, со времени сооружения которого минуло полтора века.

Понимание ценности Москвы преодолело несколько этапов. В XVIII – начале XIX века идеи романтизма и сентиментализма выработали тип лирично настроенного аристократа, с благоговением созерцавшего памятники старины, часами ходившего вокруг живописных руин и размышлявшего о бренности всего происходящего. После великого пожара 1812 года старый город был в значительной степени утерян. Разбирая завалы и вытирая слезы, москвичи начали осознавать, что прошлое может быть ценным советчиком.

Большинство первых краеведческих исследований посвящались церквям и монастырям. В дальнейшем люди, получившие образование, обращались к поиску национальных истоков, часто с головой уходили в славянофильство и объясняли окружающим прелесть древних строений.

Ф. Ф. Рихтер начал выпускать серию «Памятники древнего русского зодчества». Если в петровское время интересные находки называли все больше «диковинами» и «куриозами», то в XIX веке устоявшимся считается термин «древности». Ученые-«древники» работали в «древлехранилищах».

Постепенно весь образ города определенной эпохи приобретает романтические черты. Так, на пороге войн и революций М. О. Гершензон выпустил блистательный труд о грибоедовской Москве. О временах никогда не увядающей классики рассказывал популярный журнал «Столица и усадьба». Фундаментальные статьи публиковались в «Мире искусства».

Но до революции внимание к старому городу, увы, оставалось уделом относительно небольшой образованной прослойки. Иван Забелин, открывший москвичам быт их предков в XVI–XVII веках, с досадой писал: «…До сих пор мы, москвичи, в великом большинстве, не только мало знаем историю своего города и мало обращаем внимание на дорогие памятники своего прошлого, но почитаем даже совсем излишним такое знание, почитаем это знание особою специальностью, пригодною только для ученых людей, особых знатоков и мастеров своего дела. Мы еще не выразумели, что память о прошлом прожитом, более или менее отчетливое знание своего исторического развития и внимательное почтение к сохранившимся вещественным его памятникам составляет первый признак истинной образованности и у западных европейцев становится первым признаком цивилизованности и культурности народа. Такое знание вовсе не специальность и не может быть специальностью, потому что не заключает в себе ничего технически мудреного; оно всем явно и всем доступно. Оно составляет благороднейшую силу человеческого сознания, национального, всенародного и личного, в умственном развитии каждого человека»[272].