Когда В. А. Долгоруков наконец-то принял провинившегося, тот лепетал: «Вот-с, ваше сиятельство! Я не подписался на лотерею потому, что хотел иметь честь передать лично…» Генерал-губернатор улыбнулся, взял деньги, похвалил Лопашова и пригласил его к столу. Беседовали они до утра. На следующий день владелец трактира пуще всех бахвалился о великой чести, оказанной ему Долгоруковым.
Когда в 1879 году рядом с Воскресенской площадью выросла «Большая Московская гостиница», ее хозяин Карзинкин решил лично столоваться у входа в заведение, чтобы привлекать зевак и посетителей. Если сам владелец не брезгует здесь отобедать, то что грозит простому горожанину? Карзинкину приходилось накручивать очки собственному детищу, ведь он выстроился прямиком на месте трактира Гурина, легенды дореформенной эпохи. «Большой Московский трактир», подобно своим конкурентам, рассылал открытки на Масленицу. Поздравительные стихи сочинялись изрядными графоманами:
Бывал здесь друг Телешова и Горького, писатель Скиталец: «Однажды, после литературного вечера в Благородном собрании, где он имел совершенно бешеный успех… он спросил себе в Большом Московском щей и тарелку зернистой икры, зачерпнул по ложке того и другого и бросил салфетку в щи: «Нет, и есть не хочу! Больно велик аплодисмент сорвал!»[282]
Ресторан гостиницы «Большая Московская»
В начале XX века трактир превратился в помпезный ресторан. Он хоть и знавал ночные кутежи, но предназначался для купцов «европеизированных». Француз Сиу, сиживая в «Большом Московском», посылал сторублевые банкноты игравшему итальянскому оркестру. Однажды здесь до утра выпивали Бунин и Шаляпин. Именитый певец, зная, что писатель не дойдет до гостиничного номера, сказал как отрезал: «Думаю, Ванюша, что ты очень выпимши, и поэтому решил поднять тебя на твой номер на своих собственных плечах, ибо лифт не действует уже». Бунин отказывался и отбивался, но для русского богатыря не составило труда поднять будущего лауреата Нобелевской премии как пушинку. «А донеся, доиграл «богатырскую» роль до конца – потребовал в номер бутылку «столетнего» бургонского за целых сто рублей (которое оказалось похоже на малиновую воду)». В «Большой Московский» заглядывали герои бунинской «Иды»: «И через минуту появились перед нами рюмки и фужеры, бутылки с разноцветными водками, розовая семга, смугло-телесный балык, блюдо с раскрытыми на ледяных осколках раковинами, оранжевый квадрат честера, черная блестящая глыба паюсной икры, белый и потный от холода ушат с шампанским… Начали с перцовки».
«Купеческие» заведения в основном располагались в самом сердце московского Китая – «Арсентьич» в Большом Черкасском, трактир Бубнова в Ветошном переулке. В бубновском трактире имелся скрытый от посторонних глаз подвальчик, где гуляли и пили до одурения. Характерной чертой многих московских трактиров была своя специализация. В «Голубятне» на Остоженке собирались любители птиц и петушиных боев, у Никитских ворот – знатоки соловьиного пения, в «Хлебной бирже» – представители мукомольного дела. Трактир «Перепутье», находившийся неподалеку от ипподрома, в дни скачек заполнялся соответствующей публикой.
«Свои» трактиры на Рождественке и Малой Лубянке были у столичных букинистов. Дешевые заведения почему-то носили исключительно звучные имена – «Амстердам», «Лондон», «Милан». «Амстердам» располагался в районе Немецкого рынка, пользовался худой славой, мужики искаженно называли его «Стердамент».
Московские цыгане предпочитали отдыхать в трактире «Молдавия». Он находился в довольно скверном и далеком от центра районе Грузин. Именно туда знатоки направляли желающих ближе познакомиться с настоящей цыганской песней, очаровывавшей и Пушкина, и Апухтина, и Толстого. В «Яре», мол, поют и пляшут на потеху публике, и только в «Молдавии» можно ударить по истинным струнам цыганской души. Особняком стояли трактиры, где собирались криминальные авторитеты, воры, грабители. Компактными районами с целыми рядами подобных заведений были Хитровка в пределах Ивановской горки и Грачевка, район нынешнего Цветного бульвара.