Москва в эпоху реформ. От отмены крепостного права до Первой мировой войны

Петр Арсеньевич умирает в зените славы, его похоронили на Пятницком кладбище в 1898 году. Дело переходит к трем сыновьям, Петру, Николаю и Владимиру. Младшие не очень сильно интересовались производством, поэтому к 1905 году старший отпрыск, Петр, получил полный контроль над предприятием. По инерции «смирновская» водка продолжает пользоваться популярностью – на Тверской открывается роскошный магазин, располагавшийся прямиком напротив дома генерал-губернатора. В 1905 и 1906 годах П. П. Смирнов отправляется на выставки в Милан и Бордо, откуда возвращается с наградами. Но отцовского азарта Смирнов-старший, к сожалению, не унаследовал. Правда, он успел отметиться в мире московской архитектуры, заказав Ф. Шехтелю роскошный особняк на Тверском бульваре. В 1910 году Петр Петрович умирает, и за дело берется его жена, Евгения Ильинична. Она старалась сохранить предприятие на плаву, добилась того, что смирновскую водку стали поставлять к Испанскому королевскому двору. Главный удар по заводу был нанесен в 1914 году, когда в Российской империи ввели сухой закон. Е. И. Смирнова пытается освоить рынок фруктовых напитков и шипучих вод, но былых прибылей уже не достичь. В 1918 году завод у Чугунного моста национализировали, в 1920-е годы он переживает короткий период расцвета под управлением одного из опытных смирновских мастеров, Владимира Ломакина. В 1933 году в Америке отменили запрет на производство спиртных изделий. Младший сын Смирнова, Владимир Петрович, проживавший в Ницце, продает права на водку и торговый знак американскому гражданину Рудольфу Каннету. С тех пор русскую гордость связывают преимущественно с заокеанскими хозяевами – бутылки «Smirnoff» мелькают в фильмах «Пролетая над гнездом кукушки» и «Карты, деньги, два ствола».

Не дремали и кондитерские короли. «Дымят трубы конфетных фабрик: сотни вагонов тонкой муки, «конфетной», высыпят на Москву, в бисквитах, в ящиках чайного печенья. «Соленые рыбки», – дутики, – отличнейшая заедка к пиву, новость, – попали в точку: Эйнем побивает Абрикосова, будет с тебя и мармаладу! Старая фирма, русская, вековая, не сдается, бьет марципанной славой, мастерским художеством натюрморт: блюдами отбивных котлет, розовой ветчиной с горошком, блинами в стопке, – политыми икрой зернистой… все из тертого миндаля на сахаре, из «марципана», в ярко-живой окраске, чудный обман глазам, – лопнет витрина от народа. Мало? Так вот, добавлю: «звездная карамель» – святочно-рождественская новость! Эйнем – святочно-рождественский подарок: высокую крем-брюле, с вифлеемской звездой над серпиком», – писал Иван Шмелев.

Жизнь простого москвича на рубеже XIX–XX веков отнюдь не назовешь сахарной, и поэтому каждый в меру своих сил старался подсластить ее лакомствами. «Вчера на фабрике Эйнем на Софийской набережной мещанин Александр Баранов, 27 лет, работая в карамельном отделении, стал лакомиться эфирной эссенцией… и выпив ее, впал в бессознательное состояние», – писала газета «Московский листок» в феврале 1902 года. Кондитерская индустрия в дореволюционной столице была поставлена на широкую ногу. Сейчас в витринах краеведческих музеев мы любуемся изящными коробочками и жестянками из-под конфет, восхищаемся, щелкая языком. К оформлению упаковки в России подходили творчески, привлекая для этих целей лучших мастеров и художников.

Шоколад – продукт заморский, и многие московские кондитеры-промышленники происходили из обрусевших иностранцев. Иногда и русские маскировались под зарубежных гостей. На кондитерскую Григория Елисеева работал нижегородский кустарь Федор Ландрин, делал для него хитрые двуцветные конфеты: одна половинка отливает белизной, а другая, наоборот, «краснеет». Федя понял, что сподручнее и выгодней продавать конфеты по одной штуке, нежели работать на крупного коммерсанта, и стал носить свой лоток к гимназисткам во время большого обеденного перерыва. Юные барышни быстро привыкли к цветным монпансье, покупали их охотно и даже созывали подруг: «Ландрин пришел!» «Стали эти конфеты называть «ландрин». Слово показалось заграничное, что и надо для торговли – ландрин да ландрин! А сам-то он – новгородский мужик и фамилию свою получил от речки Ландры, на которой его деревня стоит». Предприимчивый Федя даже имя сменил, стал Георгом Ландриным. Магазин его фирмы в начале XX века стоял на углу Большой Лубянки и Кузнецкого Моста. Место бойкое, проходное, удачное. Даже после революции леденцы-монпансье называли привычным звучным словом «ландрин».